Нет, она вовсе не собиралась упрекать сестрицу в легкомысленном отношении к семейному делу… и Лютика не считала бесполезным, напротив, лучше, чем кто бы то ни было осознавала, сколь многое он сделал…
- А о чем мне думать? - проворчала исключительно из врожденного упрямства. - Об офицерах?
- Почему нет? Согласись, он хорош… почти как Себастьян…
- Даже так?
- Себастьян, конечно, лучше, но…
- Он лучше, потому что ты в жизни с ним не сталкивалась, - Евдокия закрыла глаза, впадая в блаженную полудрему.
Вагон-колыбель.
Напевы колес… и так ли важно, существуют ли на самом деле те залежи меди, в которые предлагает вложиться пан Острожский.
Двадцать пять тысяч злотней потенциальных убытков…
…или злотней недополученной прибыли…
Башенки из золотых монет, которые проступают в воображении, окружая Евдокию. Золото и снова… и далекий голос отчима, напевающий колыбельную. Аленка рядом… и верно, к чему рисковать?
Шахты?
…Серые земли…
…ушедшие жилы и рекомендательное письмо на плотной бумаге высочайшего качества… нервный почерк, скачущие буковки, но маменька руку опознала…
…шахты.
К Хельму их вместе с разлюбезным паном Острожским… хватит денег и для себя, и для Аленки… ей больше нужно, она ведь красавица, каких поискать… и надо с нею мягче, потому что действительно не права Евдокия была, когда за офицера упрекала. Но как объяснить, что боится она, до дрожи в руках, до холода под сердцем.
…Аленка ведь легкая, светлая, как Ирженина искра, и верит всем…
…а уланы - народ лихой, пустоголовый, и с этого офицерика станется Аленке голову задурить, соблазнить и бросить…
…посмеяться над наивною… сказать, мол, сама виновата.
…и все-таки скользкая личность, пан Острожский… матушке надо будет отписаться, чтобы не вздумала с ним дела иметь. Пусть других манит призраком медного богатства…
…Серые земли, Хельмовы… там, что медь, что серебро - все зыбкое, призрачное, в руки возьмешь, а оно туманом и сквозь пальцы… оставит горечь чужого проклятья, а с ним и лихоманку…
Сквозь дрему Евдокия слышала, как Аленка укрыла ее пледом, и шторы сдвинула, спеша уберечь от солнечного света, и что-то говорила Лютику, торопливо, извиняющимся тоном, а он отвечал. Но вот беда, ни словечка не различить…
…сон был золотым.
И в нем пан Острожский, вырядившийся в новомодный полосатый пиджак, раскланивался перед Евдокией, сыпал под ноги медни, но не со знакомым профилем Болеслава Доброго, а с Себастьяновым. Ненаследный князь лукаво улыбался…
…муторный сон. Тяжелый. И примета опять же.
Выбравшись из него, Евдокия долго лежала, прислушиваясь к себе.
Мигрень отступила.
И это само по себе было сродни чуду.
…но маменьке отписаться надобно… а лучше сходить на ближайшей станции к телеграфисту, пусть отобьет предупреждение.
Евдокия встала, оправила юбки и удивилась. Поводов для удивления имелось два. Во-первых, из купе исчезли Аленка и Лютик… а во-вторых, поезд стоял.
Странно.
Если память Евдокии не изменяла - а на память она никогда-то не жаловалась - то ближайшая стоянка должна была случиться в Сокулковице, нынешним вечером. И отодвинув шторки, заботливо задернутые отчимом, Евдокия убедилась, что до вечера далековато.
И то, не могла же она столько проспать?
Евдокия подхватила Аленкин ридикюль и собственный портфель и заодно Лютикову планшетку, по вечной его рассеянности забытую на столе - а ведь в планшетке мало того, что чековая книжка лежит, так и кое-какие финансовые бумаги, свойства весьма интимного, для посторонних глаз не предназначенного.
А если кто заглянет?
Нет, Евдокия осознавала, что конкуренты “Модеста” не столь всесильны, но… зачем рисковать?
В коридоре было тихо.
Сумрачно.
И пахло свежими кренделями, от аромата этого желудок заурчал… а ведь с завтраком не сладилось, из-за конфликту с маменькой, которой пан Острожский с его воздушными замками весьма по сердцу пришелся. Едва вусмерть не разругались. Модеста Архиповна настаивала на том, что поучаствовать в деле надобно, а Евдокиину осторожность называла бабьим переполохом. Дескать, только непраздные бабы каждой тени боятся. А пан Острожский - вовсе даже не тень…
…прохиндей.
А ну как уже обманул доверчивую слабую женщину?
Нет, маменька обещалась без Евдокииного согласия в мероприятие сие не лезть, но вдруг да… Евдокия мотнула головой, отгоняя мрачные мысли. Не столь уж Модеста Архиповна и слаба, хотя порой невместноо доверчива, этого не отнять… а этот, гад, манерами берет, любезностью показной.
Желудок заурчал, опасаясь, что вместо кренделей его ждет пища исключительно духовная, замешанная на финансах и полугодовой отчетности, которую давно следовало проверить, потому как Евдокия подозревала, что новый управляющий Коришвецкой фабрики подворовывает. Конечно, скромно, не наглея, но давно…
…а кренделей хотелось, чтобы пышных, густо посыпанных маком. И молока свежего, с пенкой.
И Евдокия, крадучись, двинулась на запах. Она прижимала к груди портфель и планшетку, в подмышке держала скользкий ридикюль, и радовалась, что никто-то не видит ее…
…в измятом после сна платье…
…простоволосую…
…на ведьму, верно, похожа…
Дверь в каморку проводника была открыта. А сам проводник отсутствовал, зато на столе, накрытом белоснежной крахмально-хрустящей скатертью, на серебряном подносе, лежали кренделя. Именно такие, о каких Евдокия мечтала.
Она сглотнула слюну.
Нехорошо без спроса брать, но…
Румяные, пышные, с корочкой темной и лоснящейся, с маковой посыпкой, и крошечки маковые, не удержавшись на глянце, падают на скатерку.
Кренделя манили.
Запахом. Видом своим… и еще маслице сливочное, правильного желтоватого оттенка, а значит, из хорошего молока сделанное, на тарелочке слезою исходило…
…нехорошо…
И ножик здесь же лежал.
…она не красть собирается, она заплатит… сребня хватит за крендель и кусочек масла?
В животе урчало, и Евдокия, воровато оглянувшись, переступила порог. Ей было и стыдно, и страшно… а вдруг кто увидит? Сплетен не оберешься и…
Никого.
Только кренделя и маслице… и сахарок в стеклянной сахарнице, на три четверти наполненной. Лежат белые куски рафинада… это просто от голода.
…питаться надо регулярно, об этом и в “Медицинском вестнике” пишут, но у Евдокии регулярно не получалось, вечно то одно, то другое… и тут…
- Воруете? - раздалось из-за спины, и Евдокия, ойкнув, подпрыгнула. А подпрыгнув, выронила ридикюль. Естественно, содержимое его рассыпалось… и монеты, и помада, и румяна, которые Аленке были без надобности, потому что не нуждалось ее лицо в красках, и зеркальце, и пудреница, и прочие дамские мелочи, разлетевшиеся по ковру…
- Я… я проводника искала.
Офицер, тот самый, поразивший Аленкино девичье сердце, стоял, прислонившись к косяку, загораживая собой дверь. Помогать Евдокии он явно не намеревался, напротив, казалось, ему доставляет удовольствие и ее смущение, и то, что приходится ползать, подбирая Аленкины вещицы, которых было как-то слишком уж много для крошечного ридикюля.
Поддев носком начищенного сапога катушку ниток - и зачем они Аленке, если она и иглу в руках удержать не способна? - он сказал:
- Как видите, проводника здесь нет.
- А где есть? - Евдокия нитки подобрала.
Не хватало еще добром разбрасываться. И вообще, она - не гордая, в отличие от некоторых. Вопрос же ее пропустили мимо ушей. Офицер покачнулся, перенося вес с одной ноги на другую, и произнес:
- Вы на редкость неумело выполняете свои обязанности. Я бы вас уволил.
- Что?
Евдокия застыла с ридикюлем в одной руке, и парой липких карамелек в другой.
- Уволил бы, - повторил он, издевательски усмехаясь. - Полагаю, вы понятия не имеете, куда подевался не только проводник, но и ваша подопечная.
Подопечная?