- От колдовка… Хельмово отродье.
В коробке лежало не курабье,
Черный полуистлевший платок, который мелко подрагивал. И сперва Себастьян решил даже, что дрожание это ему мерещится, от волнения ли или же от ведьмаковской настойки, непривычно ядреной, с мягким привкусом кедровых орешков.
Хороша…
- Не бойся, - сказал Аврелий Яковлевич, распростирая руку над платком. - Не бойся…
- Я не боюсь, - Себастьян обиделся даже.
Да, не любит он черного колдовства, так и причины имеет… он же не виноват, что метоморфы - создания чувствительные? Но чтобы бояться…
- Я не тебе, охламон хвостатый. Выходи… вот так, маленький…
Из бездонного кармана - а снаружи пальто выглядело вполне себе обыкновенным - появилась склянка с плотно притертой крышкой. Ее ведьмак содрал зубами и, вытащив из-за уха длинную серебряную иглу, полоснул себя по запястью. В склянку покатились рубиновые капли крови, которые отчего-то не растеклись, но сохранили форму… будто брусники насыпали.
Платок зашевелился.
- Иди, иди… накормлю… голодный, небось…
То, что выбралось из складок, если и напоминало человека, то весьма отдаленно. Тонкое, точно из проволоки сплетенное тельце и крупная голова-тыквина, безносая, безглазая, но Себастьян мог поклясться, что создание это способно и видеть, и обонять.
Оно было голодно.
И напугано, хотя страх этот был вовсе нечеловеческого свойства.
- Иди… хороший мой… или ты девочка? Не дали имени… я исправлю… дед Аврелий тебе поможет… - Аврелий Яковлевич говорил ласково, но звук его голоса все одно существо настораживал. И оно замирало, прислушивалась, поводило головой, которая не иначе как чудом удерживалась на ниточке-шее. Однако голод и запах крови были сильнее страха. И пальцы существа коснулись склянки. Оно замерло на мгновенье…
- Ну же, не надо бояться… ведьмачья кровь, она сильная…
Существо одним движением проскользнуло внутрь. И Аврелий Яковлевич захлопнул крышку, выдохнув, как показалось, с немалым облегчением. Тварь внутри, если и заметила пленения, то возмущаться не стала. Она свернулась калачиком на дне склянки, и вытягивая то ли руку, то ли ногу, хватала кровяные шарики, подносила их к безгубому рту…
- Что это? - только сейчас Себастьян понял, что все это время стоял неподвижно, не дыша, опасаясь проронить хоть звук.
- Кто, - уточнил Аврелий Яковлевич. - Оно все же скорее живое, чем мертвое. Игоша.
Он погладил банку и, поставив на стол, уже без страха раскинул края платка.
- Видишь?
Черный, словно спекшийся комок.
- Сердце это, - штатный ведьмак вытащил серебряную баночку, в которую сердце переложил.
Маленькое. Едва ли больше перепелиного яйца… и значит…
- Именно, Себастьянушка… давай-ка присядем… твоя колдовка, она… не просто колдовка… утомился я… скажи, пусть чаю принесут горячего, да сахару поболе… и мед, если есть. Стар я уже стал, Себастьянушка, для таких-то игр.
Младший актор распоряжение выслушал и, отвесив пану Суржику затрещину, поинтересовался:
- Все понял?
Жертва полицейского произвола мелко и часто закивала.
Чай подали в высоких стаканах, к которым прилагались серебряные, видимо, из личного пана Суржика, имущества подстаканники. К чаю отыскались и свежие ватрушки с медом, и сахар колотый крупными кусками. Аврелий Яковлевич, взявший один, принялся обсасывать.
Он и вправду выглядел уставшим.
Игоша, доев кровь, свернулась на дне склянки. Она не спала, но следила, и куда бы Себастьян ни шагнул, он чувствовал на себе внимательный недобрый взгляд.
- Бывает, что дурная баба плод травить начинает. Или дите народив, бросит… а то и вовсе прибьет… и ежели такого младенчика не найти, не похоронить, передав невинную душу в Ирженины руки, то и появится оно…
Безглазое, безносое создание с круглым личиком, черты лица которого Себастьян, сколь ни силился, разглядеть не мог.
- Тварь мелкая и сама по себе не опасная… по материну следу пойдет да будет изводить, силы тянуть. Оттого и полагают игош наказанием за грехи… иным-то людям от них вреда особого нету, так, разве что плачем попугает.
Игоша растянула узкий рот и захныкала. От голоса ее у Себастьяна волосы дыбом встали.
- Тихо, - велел Аврелий Яковлевич и, странное дело, тварь послушала. - Это у нас ты нежный, люди-то они погрубей будут… но вот ежели отыщет такого младенчика колдовка, да не простая, а Хельмом меченная… чтоб не меньше архижрицы…
Аврелий Яковлевич догрыз сахар и потянулся за новым куском.
- Она возьмет сердце, а с ним и душу невинную, перекроит, переиначит… напоит кровью своей… и с нею получит игоша не только силу, но и голод. Нам повезло, рано нашли. Только-только вылупилась, видишь, какая маленькая, слабенькая…
Игоша скалилась.
Она определенно проголодалась вновь, но крови больше не было.
- Пара дней, и стали бы люди болеть, а она - сил набираться… пара недель - и первые мертвецы объявились бы… еще неделя и… и я один точно не сладил бы с нею.
- И что теперь?
- В храм отнесу. Глядишь, жрицы Ирженины и смогут душе помочь… жалко же дитя, - Аврелий Яковлевич накрыл склянку рукой, и игоша очнулась, заметалась, истошно вереща. - Ох, чую, Себастьянушка, неспроста твоя подруженька именно сюда пришла…
Верно.
Больно уж все один к одному сходится.
Россь и агентка, способная разум наново перекроить… и колдовка, Богуславе приворот на крови продавшая…
- Для Хельмовой жрицы привороты - баловство, - подтвердил мысль Аврелий Яковлевич. - Пустая трата сил.
- Думаете, та же самая?
- А разве нет? Две сильные колдовки в одном городе, в одно время? Нет, Себастьянушка… бабы - они дуры… и дуры суетливые. Редко у какой хватит терпения, чтобы науку колдовскую постичь. Это тебе не борща сварить… но если найдется какая, терпеливая да внимательная, вот тут-то мужикам хоть в петлю лезь. Одна она, паскудина. Знает, что за конкурсом приглядывать станут… стережется…
…а и верно.
Что было бы, когда б не встретился сегодня Аврелий Яковлевич? Дежурный ведьмак, конечно, тоже не даром хлеб ест, но слабей, много слабей Старика. Да и вовсе вопрос, почуял бы он странное за квартирой?
И если нет, что стало бы с акторами, которые в квартирку сунулись бы?
Явно, что ничего хорошего.
Аврелий Яковлевич молчал, думал и щипал бороду.
Себастьян ждал, стараясь не глазеть на игошу, которая кружилась по склянке, то и дело останавливаясь, проводя пальцами-волосками по заговоренному стеклу.
Стекло дребезжало, мутнело и шло мелкими трещинками, которые, впрочем, тотчас зарастали.
- Говорил я, что нельзя запрещать Хельмовы храмы…
- Даже после этого? - Себастьян кивнул в сторону склянки.
- Именно, дорогой мой… именно… вот когда стоит посеред города черная пирамида, когда разит от нее кровью да так, что человека стороннего, внутрь заглянувшего, наизнанку выворачивает, тогда человек этот десять раз подумает, прежде, чем с Хельмом связаться. А еще поглядит, как животинку на алтаре режут… нет, Себастьянушка, некоторые вещи на виду должны быть в силу их исключительного уродства.
Игоша заскулила.
- Тихо, - погрозил ей пальцем Аврелий Яковлевич. - Да и то, одно дело - жрецы явные, которым скандалы и проблемы не выгодны, они сами за своими присмотрят, больно наглых попридержат… а нет, то и выйти на них легко по Хельмовой дорожке… и другое совсем, когда все втайне, в секретности.
Он вздохнул и, схвативши себя за бороду, дернул.
- И вот вроде все оно правильно, тихо, благостно… а нет-нет да выплывет из этое благости жрица-хельмовка… и игоша такая - малое, на что она способна. Нет, Себастьянушка, вот поглядишь, от баб все зло.
Штатный ведьмак поднялся и сунул склянку в карман пальто, прихлопнул, чтоб улеглась… и улеглась же.
- Идем, дорогой мой…
- А…
- Оставь, квартирку эту чистить ныне придется. А вещички сжечь, - это Аврелий Яковлевич произнес громко, чтобы пан Суржик, мявшийся у порога, не решаясь, однако же, его переступить, слышал. И тот, охнув, руки к груди прижал… - Заявку на чистку я сам передам, вне очереди сделают. И со всем тщанием, милейший! Слышите? Только попробуйте из этой квартирки хоть пылинку вынести.