- Что, полностью?
- А как ты хотел? Давай, не тяни, пока я в нужном настрое, а то ж дело такое…
У Гавела зарделись уши.
Нет, определенно, подобного он не ожидал и… и погладил подаренный начальством кристалл. Включить? Или ведьмак почует… он-то, конечно, занят, но ведь чары на дом сторожевые навесил… в том-то и дело, что чар навешано множество, глядишь, и незамеченной останется искорка кристалла.
…а материал-то такой, что без доказательств опубликуешь - засудят.
…а с доказательствами - затравят.
…но и платят за такой щедро. Небось, старухе на осетрину хватит… глядишь и заткнется хоть бы ненадолго, позволит дух перевести.
И Гавел решился.
Он сжал кристалл, прикинув, что сорока минут заложенного ресурса должно бы хватить. Меж тем из приоткрытого окна доносилось натужное пыхтение.
- Себастьян! - рявкнул Аврелий Яковлевич, - хватит возиться. Сымай подштанники! И задом поворачивайся… да что ты мнешься, как гимназистка на сеновале! Можно подумать, я чего-то там не видел.
Гавел замер, не дыша, смутно осознавая, что если будет обнаружен, то вовек останется в этом вот дворике, где-нибудь под клумбой с росскими мраморными тюльпанами сорта “Прелестница” по семнадцати сребней за луковицу…
…старуха такие возжелала минулою весной.
Правда, не взошли.
И снова Гавел виноватым оказался.
- Аврелий Яковлевич, а чем это вы меня мажете?
- Розовым маслицем, Себастьянушка. Заметь, наивысшего качества… для тебя, дорогой мой, ничего-то не жаль.
…нет, Гавелу на своем веку случалось всякого повидать, но чтобы штатный ведьмак… о нем сплетничали, дескать, Аврелий Яковлевич к женскому полу с великим предубеждением относится… однако о противоестественных склонностях никто и никогда…
Боялись?
А князь что же? Он ведь мужчина со вкусами обычными, Гавелу ли не знать… Гавел на княжеских любовницах, можно сказать, карьеру сделал, а тут…
Он испытывал странное чувство, с одной стороны - несомненное разочарование в человеке в общем-то постороннем, оттого и должным быть безразличным Гавелу. С другой - сочувствие.
Не верилось, что Себастьян Вевельский сам на подобное решился.
Склонили?
Заставили? Заморочили? Он ведь собой хорош и… и жалость жалостью, а работа - работой.
- Ой! Больно!
- Терпи, Себастьянушка, дальше оно легче пойдет. Вот, обопрись… и расслабься, кому сказал!
- Может, мне еще удовольствие получать от этого… процесса?
- Это уже сам решай…
- Знаете, Аврелий Яковлевич, от вас я такого не ожидал, - ворчливо произнес Себастьян, но голос его сорвался, а затем донесся тяжелый, нечеловеческий просто стон. И Гавел рискнул. Отодвинув гардину, он сделал снимок… и еще один… и замерший палец вновь и вновь нажимал на спуск.
Камера щелкала.
А Гавел думал, что ему, верно, придется взять отпуск… и вовсе переехать на месяцок-другой, пока все уляжется… не то ведь закопают… не одни, так другие…
…скандал выйдет знатный.
Он видел просторную и светлую комнату, с обоями по последней моде, тиснеными да лакированными, облагороженную тремя зеркалами в массивных рамах. И в зеркалах этих отражалась низенькая софа с презаковыристыми ручками, шелковая расписная ширма, а также обнаженный Себастьян, в стену упершийся. За ним же стоял Аврелий Яковлевич, не то обнимая, не то прижимая худощавого князя к груди. Грудь была голой, медно-красной и покрытой кучерявым рыжим волосом.
На мускулистом предплечье ведьмака синела татуировка - пара обнаженных русалок, что сплелись в объятьях женской противоестественной любви.
Русалок Гавел заснял отдельно.
- От же ж холера… - с огорчением произнес ведьмак, почти позволяя своей жертве сползти на пол. - И в кого ж ты такой малохольный?
Гавел беззвучно отступил от окна.
…и на карачках попятился прочь, не обращая больше внимания ни на пахучий жасмин, ни на влажную землю, которой брюки измарались. Кое-как добрался до заветной дверцы, и вышел, сам не веря своему счастью.
Он прижимал к груди драгоценную камеру.
И кристалл с записью.
В редакцию он успеет, вот только… Гавел не был уверен, рискнет ли главный редактор с подобным материалом связываться. Статеку писал быстро, буквально на колене, и против обыкновения слова находились легко, а перед глазами так и стояло искаженное мукой лицо ненаследного князя.
Главный редактор, пробежавшись глазами по статье, глянув на снимки, к ней приложенные, вздохнул тяжко-тяжко.
- Умеешь ты, Гавел, находить сенсации на свою задницу…
Собственная задница главного редактора была надежна защищена тремя юристами и элементалем-телохранителем, ибо владелец газеты пана Угрюмчика весьма и весьма ценил за небрезгливость, деловую хватку и нюх на сенсации, народу интересные.
- Не пускать в номер?
- Пускать… конечно, пускать… только отпуск возьми. Исчезни куда-нибудь… вот, - на стол лег кошель весьма пухлый с виду. - Главное, продержись первые пару дней, пока шумиха пройдет.
Это Гавел и сам понимал.
Кошель он припрятал, а тем же вечером, забившись в “Крысюка”, кабак дрянной, но известный в округе дешевизной, напился… жалко ему было старшего актора. Хоть и князь, а все одно не заслужил он подобного…
…без помощи Аврелия Яковлевича, Себастьян на ногах не устоял бы.
Аура?
Да ощущение такое, что не ауру с него сдирали, а шкуру по лоскуточку, а потом, освежевав, на еще живого, дышащего, солью сыпанули.
Стонал, кажется.
Скулил даже, мечтая об одном, - вцепиться в глотку разлюбезному ведьмаку с его шуточками, что сперва поболит, а потом ничего, притерпится… и Евстафий Елисеевич хорош, знал, на что обрекает старшего актора… знал и промолчал.
Нет ему прощения.
Не то, чтобы Себастьян отказался бы от процедуры столь неприятной, - кровная клятва заставила бы исполнить приказ, но всяко отнесся бы к ней с должным пиететом. А тут… ладони, упершиеся в стену, скользили, руки дрожали, колени тоже… хвост и тот мелко суетливо подергивался, норовя обвиться о ногу ведьмака.
- Дыши, Себастьянушка, глубже дыши, - наставлял тот, не переставая мучить.
Горела шкура.
И знаки, вычерченные на ней тем самым розовым маслом высшего сорту, запах которого хоть как-то да перебивал вонь жженого волоса, врезались под кожу. Тоненькая темная косичка, из трех прядок сплетенная, горела на подставке, и струйки дыма приходилось глотать. Горячими змеями свивались они в желудке, проникали в кровь, чтобы выйти с кровавым потом.
Но Себастьян стиснул зубы.
Выстоит.
- Вот и молодец. Держишься? Уже немного осталось… а что ты думал, Себастьянушка? Аура тебе, чай, не кителек, который вот так запросто скинуть возможно… она - та же кожа, хоть и незримая…
Это Себастьян уже прочувствовал сполна.
А боль постепенно отступала.
Завороженная монотонным бормотанием Аврелия Яковлевича, прикосновениями волосяной метлы… и вряд ли сделанной из волоса конского… расползались по паркету знаки, вычерченные белым мелом, буреющей кровью. И затягивались тонкие разрезы на запястьях.
Срасталось.
И все одно, даже когда боль стихла, Себастьян ощущал себя… голым? Нет, раздеться пришлось, но эта нагота, исключительно телесная, была в какой-то мере привычна, несколько неудобно, но и только. Сейчас же он, странным образом, ощущал наготу душевную.
А с ней страх.
- Присядь, - разрешил Аврелий Яковлевич, и Себастьян не столько сел, сколько сполз и сел, прислонившись саднящею спиной к холодным обоям.
…семь сребней за сажень, ручная роспись и серебрение…
…матушка подобные присматривала, намекая, что в родовом имении, равно как и городском доме, давно следовало бы ремонт сделать, да вот беда, финансы не позволяли. При этих словах она вздыхала и глядела на Себастьяна с немым укором.
…об обоях думалось легко.
…и еще о бронзовой статуе ужасающего вида, которую матушка для Лихослава присмотрела, хотя Себастьян в толк взять не мог, зачемс Лихо - бронзовый конь… ему бы живого жеребца да хороших кровей… Себастьян переправил бы, да ведь не примет.