Дочь воеводы… подумаешь.
Следует сказать, что к своим семнадцати годам Лизанька Евстафиевна пребывала в той счастливой уверенности, что жизнь ее непременно сложится самым расчудесным образом. Уверенность сия в целом была свойственна особам юным и одаренным, а уж Лизанька и вовсе мыслила себя невероятно удачливой. Пусть и не блистала она особыми талантами, с чем бы матушка ее, Данута Збигневна, в корне не согласилась бы, зато знала, что пришла в этот мир не просто так, но за ради судьбы исключительной.
Дело в том, что уродилась Лизанька Евстафиевна необыкновенной красавицей. И матушка ее, взяв младенчика на руки, прослезилась от умиления, до того очарователен он был той особой карамельной-сливочною детской красотой, что характерна для новорожденных.
— Разве ж она не прелестна? — громко и с надрывом вопрошала Данута Збигневна, всем демонстрируя укутанную в кружевные простыни дочь. И все вокруг, и старшие дочери, и супруг, и сестрица троюродная, баба дурная завистливая, и даже повитуха, перевидавшая на своем веку немало розовых детских попок, соглашались, что Лизанька хороша необыкновенно.
Правда добавляли, дескать, сия красота — нестойкого свойства.
Из зависти.
На всякий случай Данута Збигневна повязала на дочерину ручку красную нитку, а еще трусами своими отерла, от сглазу. Помогла ли нитка, трусы или же сама природа, столь щедро одарившая Лизаньку, но росла она окруженная всеобщею любовью, постепенно привыкая и к ней, и к осознанию собственной исключительности.
— Ах, ее ждет совершенно удивительное будущее, — предсказывала Данута Збигневна, раскидывая карты. Как-никак собственная ее прабабка, коль семейной легенде верить, была настоящею цыганкой. Оттого и мнила себя Данута Збигневна, если не предсказательницей, то уж всяко особой, способной истолковать знаки судьбы. И по всему выпадал драгоценной Лизаньке ни много, ни мало — червовый король, верный знак удачливого замужества.
На упертую даму треф, наглую, с лукавым прищуром рисованных глаз, Данута Збигневна старательно не обращала внимания. Только ловкие пальчики воеводиной супруги сами собой подхватывали окаянную карту, норовя засунуть ее в колоду, к шестеркам и прочей мелочи, где разлучнице было самое место. Она же, прячась, при новом раскладе норовила вновь лечь подле белокурого короля…
— Дурной знак, — качала головой завидущая троюродная сестрица, сама-то овдовевшая рано, бездетная и оттого на весь мир разобиженная. — Вот поглядишь, разладит она девке свадьбу.
И костяным длинным ногтем стучала по лбу коварной дамы. А та, знай себе, улыбается этак презрительно, глаза щурит… Хельмово отродье.
— Посмотрим, — отвечала Данута Збигневна, всерьез подумывая о том, чтобы треклятую даму спалить. А заодно поставить в храме Иржены свечку да потолще, и цветочный венок купить… на удачу.
Впрочем, в деле замужества на одну удачу рассчитывать не следовало.
И к вопросу будущего Лизанькиного брака Данута Збигневна подошла со всей серьезностью. Раз за разом окидывала она орлиным взором окружение, что свое, что мужа. Он же лишь посмеивался, скучный казенный человек, до самого нутра пропитавшийся канцелярским духом.
— Лизанька выйдет замуж за шляхтича, — однажды заявила Данута Збигневна, разложив на новой, красными петушками расшитой скатерти, карты. Упрямую даму треф она заблаговременно выкинула из колоды, и из памяти. — Вот посмотришь…
Червовая дама хорошо гляделась рядом с червовым же королем.
Умилительно.
Супруг молчал, глядя, как ловко управляются с колодой женины пальчики. Знал, что не след ей мешать в тонком деле.
— Точно за шляхтича, — Данута Збигневна погладила рисованную корону, и почудилось, как поморщился король. — Быть может, даже за князя…
Она бросила быстрый взгляд на супруга: понял ли намек?
Имелся у любезного Евстафия Елисеевича в подчинении цельный князь… конечно, ненаследный, что, несомненно, минус, но состоятельный и холостой, что, конечно, плюс. Евстафий Елисеевич, уж на что черствая личность, к намекам невосприимчивая, понял, покраснел густо и ущипнул себя за переносицу.