Но крейсер не погиб. Черный силуэт затмил громоздкие и раздувшиеся эсминцы орков, разрывавшие корабль на части. Другое, гораздо более крупное судно превратило в металлолом корабли ксеносов шквальными бортовыми залпами, подарив «Змеиному» столь необходимые драгоценные секунды, чтобы снова проскочить сквозь заградительный огонь ксеносов.
Как только они прорвались, капитан «Змеиного» выдохнул молитву и сигнализировал через рубку мастеру связи.
— Сообщите «Вечному крестоносцу», — сказал он. — Принесите им искреннейшую благодарность нашего ордена.
Ответ с боевого барка пришел почти сразу. Мрачный голос верховного маршала Хельбрехта эхом разнесся по мостику «Змеиного»:
— Это Черные Храмовники должны благодарить тебя, Саламандра.
Твари ворвались еще в одно из наземных убежищ.
Словно вытекающая из раны кровь, люди высыпали на улицу через разрушенные стены. Когда выбор стоит между смертью в укрытии или смертью во время побега в безопасное место, любого человека можно простить за то, что он поддается панике. Я твержу себе это, пока смотрю, как они умирают, и делаю все, чтобы не осуждать, не применять к ним те высокие стандарты чести, которых требую от братьев. Они просто люди. Мое отвращение неправильно и неоправданно. Но оно есть.
Умирая, люди всех возрастов визжат, как свиньи на бойне.
Эта война подобна яду. Здесь, в этой ловушке и вдали от моего ордена, мой разум наполняют мрачные предубеждения. Становится трудно согласиться с тем, что я должен умирать ради того, чтобы гражданские продолжали жить.
— Атакуем! — командую я братьям, мой голос едва ли слышен из-за рева двигателей. Вместе мы выпрыгиваем из движущегося «Рино» и врезаемся в арьергард врага.
Крозиус вздымается и опускается, так же как вздымался и опускался уже десять тысяч раз за последний месяц. Орел из адамантия звенит, рассекая воздух. Он сверкает от высвобождаемой энергии, когда силовое поле встречается с броней и плотью. Встроенная в рукоять оружия жаровня выпускает серую дымку священных благовоний, подобно кольцам тумана оплетающую всех нас — и друзей, и врагов.
Усталость отступает. Обида слабеет. Ненависть — вот величайшая эмоция очищения, главенствующая над остальными. Кровь, смрадная и нечеловеческая, подобно дождю орошает мой доспех. Когда она пачкает черный крест на груди, отвращение вспыхивает с новой силой!
Треск. Крозиус обрывает жизнь еще одного ксеноса. Треск. Еще один. Мой наставник, великий Мордред Черный, почти четыре века шел с этим оружием в битвы против врагов человечества. И теперь у меня вызывает отвращение мысль, что, возможно, его никогда не возьмут из Хельсрича. И наши доспехи. И наше геносемя. Какое наследие мы оставим, если последний рыцарь падет под подлыми клинками тварей?
Один из них ревет что-то мне в лицо, забрызгивая визор грязной слюной. Меньше чем секунду спустя крозиус расплющивает морду орка, оборвав жалкий вызов зеленокожего, который, как я предполагаю, он бросал мне.
Мое второе сердце присоединяется к работе первого. Я чувствую, как они громыхают в союзе, но не в унисон. Человеческое сердце гремит, словно барабан племени дикарей, быстро и горячо. Его генетически выращенная копия поддерживает близнеца медленными и тяжелыми ударами.
Твари лезут друг на друга в безумном желании вцепиться в нас. Не имеющие права существовать в качестве оружия куски металлолома выплевывают бронебойные снаряды — они звенят о доспехи. Каждый выстрел срывает черную краску с брони, но священная кровь Дорна еще не пролилась.
Наконец они осознали, какую мы представляем угрозу. Ксеносы отрываются от безудержной резни гражданских, которые все еще выбегают из пролома в стене. Толпа затопивших улицу тварей поворачивается к более интересной добыче. К нам.
И тут наше знамя падает.
Крик боли Артариона разносится по ближней связи, как искаженный рык, но я расслышал голос знаменосца, несмотря на помехи.
Приам оказывается рядом с ним раньше, чем кто-либо. Трон, он умеет сражаться. Клинок колет и рубит, каждый удар несет смерть.
— Вставай! — рычит он Артариону, не глядя на брата.
Я с треском обрушиваю лицевую пластину шлема в рычащую морду ксеноса перед собой, разбивая ему челюсть и ряды острейших зубов. Когда орк отшатывается, крозиус ломает шею твари и обрушивает на землю изувеченный труп.
Знамя поднимается вновь, хотя Артарион опирается только на левую ногу. Правая покалечена, в бедро вонзилось копье ксеноса. Будь проклята сила зеленокожих, что позволяет осквернять доспех Астартес.
Еще один смешанный с помехами рык сообщает, что Артарион выдернул копье из ноги. У меня нет времени наблюдать, как он возвращается в бой. Все новые твари хохочут передо мной — раздувшаяся стена отвратительной нефритовой плоти.
— Мы уступаем улицу, — ворчит Бастилан, чей голос искажают звуки ударов оружия о его доспехи. — Нас лишь шестеро против великого множества врагов.
— Пятеро, — вымученным голосом поправляет Неровар — апотекарий двумя руками держит цепной меч и рубит тварей без искусности Приама, но с неменьшей яростью. — Кадор мертв.
— Прости меня, брат. — Бастилан умолкает, выпуская очередь болтов. — На миг забыл.
Впереди наша цель — три переделанных танка, уже совсем не похожие на то, чем изначально были, на танки Имперской Гвардии, — они продолжают обстреливать убежище. Оно не так надежно, как подземные бункеры, так как вовсе не было предназначено для эвакуации гражданского населения. Каждый из квадратных куполов вмещает тысячу человек и призван сдерживать ярость песчаных бурь и тропических циклонов, обычных здесь, а не обстрел вражеской артиллерии. Их тоже использовали теперь, поскольку больше нечего использовать, потому что город разросся так, что уже не мог спрятать всех жителей под землей.
Твари хорошо нас изучили. Они стремятся вовлечь защитников улья в свирепую мясорубку и поэтому в злобном коварстве набрасываются на беззащитных гражданских, зная, что их мы будем защищать в первую очередь.
— Проклятие! — раздался по воксу полный боли голос Неровара.
Я перепрыгиваю через ближайший ко мне труп и встаю рядом — булава мелькает без остановки, пока апотекарий старается подняться.
Это ему не удается. Твари поставили его на колени.
— Черт, не выходит, — выкашливает он. Пальцы бессильно сжимают топор, вонзившийся в живот. Неро опускает руки, не в силах бороться. Струящаяся из трещины в доспехе кровь окрашивает табард алым. — Не могу.
— Во имя Императора! — Мой призыв вырывается низким рыком. — Вставай и сражайся, или мы все умрем!
Раненый и беззащитный, Неровар притягивает зеленокожих, отчаянно жаждущих нанести смертельный удар одному из рыцарей Императора. Они с ревом кидаются в атаку.
Я убиваю крозиусом первого. Удар ногой в грудь отбрасывает второго на достаточное расстояние, чтобы можно было проломить булавой череп. Третьего окутывает плазменный огонь, и он кувыркается назад размытым и добела раскаленным силуэтом пламени. Жгучий пепел, залетающий в глаза его собратьев, — вот все, что осталось от жалкого ксеноса.
Слишком много.
Даже для нас их слишком много.
Я мельком вижу, как люди бегут во все стороны по пылающим улицам, у них появилась возможность спастись, пока ярость орды направлена на нас. Некоторые погибнут от огня развалюх-танков, но большинство выживет — пусть даже и сбежав в опасный лабиринт погибающего города. До этой войны я бы никогда не счел такой результат успешным.
С криком гнева и боли Неро вырывает из живота топор. Мое облегчение мигом развеивается, потому что апотекарий не успевает подняться, прежде чем твари вплотную приблизились к нам.
— Я вижу несколько рыцарей, — говорит Андрей. Слова сопровождает приглушенное «чтоб тебя» и гул вновь заряжаемого усиленного лазгана.
Отряд прижался к невысокому парапету на крыше здания, и только штурмовик выглядывал из-за него, осматривая улицу.
— Все, зарядите винтовки и будьте наготове.
— Как много? — спросил Магерн. — Как много рыцарей?
— Четверо. Нет, пятеро. Один ранен. А еще я вижу тридцать врагов и три танка, которые когда-то были нашими «Леман Руссами». Теперь хватит болтать. Всем выбрать цели.