Лестер впоследствии описал произошедшее мелодраматически: отец принес к его кровати ружья, всю ночь рыдал, но жена над ним не сжалилась, потом раздался выстрел. Дочери утверждают, что никто рыданий не слышал, тело утром обнаружила горничная, а тринадцатилетний Лестер крепко спал и узнал о несчастье последним. Неизвестно, была ли у Лестера уже тогда своя версия случившегося и если да, то рассказал ли он ее старшему брату. Неизвестно также, тогда ли Эрнест решил, что мать виновна в смерти отца, или позднее. «Официально» он обвинил ее в письме 1948 года к Малкольму Каули: «Я стал ненавидеть мою мать как только понял, что к чему, и любил моего отца до тех пор, пока он не удивил меня своей трусостью… <…> Моя мать — самая-разсамая американская сука всех времен, и она заставила своего вьючного мула застрелиться; я говорю про беднягу отца». В том же году в предисловии к очередному изданию «Прощай, оружие!» он писал: «Мне всегда казалось, что отец поторопился, но, может быть, он уже больше не мог терпеть. Я очень любил отца и потому не хочу высказывать никаких суждений». Еще раньше, в романе «По ком звонит колокол», герой размышлял о смерти отца: «Каждый имеет право поступать так, думал он. Но ничего хорошего в этом нет. Я понимаю это, но одобрить не могу… <…> Он был просто трус, а это самое большое несчастье, какое может выпасть на долю человека. Потому что, не будь он трусом, он не сдал бы перед женщиной и не позволил бы ей заклевать себя». Эрнест также обвинял в случившемся Джорджа, брата Кларенса, за то, что тот давал плохие финансовые советы и не помог материально. В общем, виноваты были все кругом: это естественная реакция на самоубийство близкого человека.
Но такая реакция обычно наступает сразу, потом проходит; у Эрнеста было наоборот, он озлился позднее. В первые месяцы после смерти отца он с матерью не конфликтовал. Грейс оказалась в трудном положении: Кэрол и Лестер еще учились в школе, дочери, кроме Марселины, не пристроены; она по совету Джорджа Хемингуэя ликвидировала флоридские вложения и сдала в аренду часть городского дома, сообщила об этом Эрнесту, тот написал, что одобряет ее решение, и вызвался также содержать Мадлен. Марселине он написал, что она и ее муж богаты и должны взять на себя часть материальных забот; Марселина, знавшая о громадном богатстве Полины Пфейфер, обиделась. Но он и сам понимал, что младших придется обеспечивать ему. В марте 1929 года он занял значительные суммы у Гаса Пфейфера и у Перкинса (в счет будущих гонораров) и основал траст на имя Грейс.
В том же месяце он письмом попросил мать прислать ему револьвер, из которого отец застрелился, — та, по свидетельству Марселины и Кэрол, была шокирована, но просьбу выполнила, присовокупив к посылке несколько своих картин. Спустя годы он будет утверждать, что мать зачем-то прислала револьвер без его просьбы, да еще с издевательской запиской, так что шокирован был он. Когда, по какой причине он перешел от более-менее нормальных отношений с матерью к открытой ненависти — остается неясным. Может быть, ему не понравилось то, что Рут Арнольд (бывшая уже замужем и имевшая детей) после смерти Кларенса возобновила дружбу с Грейс; а последовавший через несколько лет переезд Грейс из Оук-Парка в соседний городок Ривер-Форест он мог воспринять как желание сбежать, уединившись с Рут. А может, его просто раздражало то, что Грейс пышет здоровьем, рисует картины и не слишком страдает.
Послужило ли самоубийство Кларенса «примером» для его потомков (Лестер и Урсула тоже убьют себя, будучи неизлечимо больны), сказать трудно, но наверное да — ведь Кларенс умер не беспомощным, семью не погубил и оставил в целом хорошую память, так что все вышло «наилучшим образом». Многочисленные высказывания Эрнеста Хемингуэя о самоубийствах противоречивы: то клялся (как и Лестер), что никогда не совершит подобного, то утверждал, что добровольный уход из жизни является единственно достойным в безвыходных обстоятельствах. Он грозил самоубийством и до гибели отца, во время разлуки с Полиной, и множество раз после. Мысли о смерти становились особенно привлекательны в периоды депрессии, так называемой black dog, «собачьей тоски»: когда эта «собака» набрасывалась на него, он отдавал отчет в том, что находится в ее власти. «Когда я себя плохо чувствую, мне нравится думать о смерти и о том, как по-разному она может наступить. За исключением смерти во сне, я считаю лучшим способом умереть — это как-нибудь ночью прыгнуть в воду с палубы корабля. Труден только сам момент прыжка. Но для меня это как раз не проблема. Важно, чтобы об этом никто не знал или чтобы думали, что это произошло случайно». Однако непосредственно после смерти Кларенса «собачья тоска» если и приходила, то была быстро изгнана посредством работы, главного писательского лекарства: уже к 22 января в Ки-Уэст с помощью Мадлен Хемингуэй (печатавшей) и Отто Брюса (вычитывавшего текст) был окончен второй вариант романа «Прощай, оружие!».