Но что касается ее девственности. По ее мнению причина, почему в большин- стве случаев девушки хранят девственность, кроется в их желании чувствовать себя особенными, а ни какими-то старыми шлюхами. Лета никогда не считала подобные доводы за собственную мотивацию. Она рассматривала это верхом тупости, когда
кто-то относился к этому «не выбору», как к некой разновидности достижений и если девушка хочет иметь секс с кучкой парней или кучу секса с одним парнем и это делает ее счастливой, что может быть в этом плохого? Что плохого в желании того, что делает тебя счастливой? Потому она сказала себе, что когда она встретит человека, которому очень-очень захочет показаться без одежды, чтож тогда ставки сделаны; она просто ждала, когда почувствует это.
Лета не знала правильно ли иметь секс с Питером Руманчеком; но не могла най- ти доводов почему бы и нет. Но затем случилось нечто. Ангел, с нимбом, подарил ей чудо и после этого, нельзя больше врать себе, правильное отменяется. И если уж быть честной с собой, Лета желала дать познать себя без одежды нескольким парням – она хотела чувствовать их дыхание на своей коже и держать их пенисы в руке, но то, что ее по настоящему сдерживало, была идея «не выбора» переходящая в некое достижение, понимания что она особенная, а не просто какая-то шлюха. Это больше не приемлемо; врать самой себе, не та опция в мире, что оставляет за собой благо.
***
Роман смотрел.
Струи дождя стекали по стеклу, и Роман видел их обоих внутри. Они были на диване. Она лежала снизу, он был на ней. Ее рука раскрыта и его пальцы лежат между ее. Роман стоял в кустах с прилипшими ко лбу волосами и мертвыми, опущенными руками и смотрел. Питер подсуну под нее свою руку и начал ласкать клитор, ее рот издал стон, его волосы упали на ее лицо и ее рот закрылся. Она сосала их. Сосала его блядские крысиные волосы. Дождь бил по земле под его ногами, как тысяча булавок, падающих на стальной лист.
Роман отвернулся и пошел назад, к своей машине. Его влажная одежда прилипа- ла к коже, он старался стереть дождевые полоски с лобового стекла дворниками – без- результатно – они собирались вновь. Ничего кроме высшей меры беспорядка. Вот что это было.
Тени, танцевавшие в уголках его глаз, теперь собрались вместе в безжалост- но-черном милосердии.
***
Стены окрасились белым с новым блеском молнии, мир словно разрывается на части. Эшли Валентайн вскрикнула, когда погас свет. Ее сердце подпрыгнуло в темно- те, и она засмеялась. Мы не можем знать смеемся ли мы над собой за наши глупости или чтобы забыть, что мы не глупы и, чтобы убедить самих себя, что мы все еще здесь.
Как и во множестве случаев, скорее всего из-за того и другого вместе. Эшли подошла к окну и выглянула наружу, проверить, кто еще остался без света. Весь квартал был во тьме, потому у нее заняло некоторое время заметить странную фигуру во дворе. Чело-
век. Мужчина. Странный мужчина стоял у нее во дворе, не двигаясь. Ее сердце екнуло, но в этот раз она не издала ни звука. Ее родителей не было дома и не будет дома еще долго. Она потянулась к своему телефону, не в силах отвести глаз с человека под дож- дем и его странной спокойности. Начала набирать полицию, когда заметила машину –
«Ягуар». Она захлопнула телефон и, спустившись вниз, открыла входную верь.
Роман? – позвала она.
Сначала она подумала, что он ее даже не заметил; он оставался совершенно не- подвижным как какой-нибудь садовый гном. Но затем он повернул к ней лицо и сказал:
Нет света.
Роман, ты в порядке?
Он выставил свои ладони и смотрел, как сквозь пальцы сочится дождь.
Просто дождь, – ответил он.
Роман, я думаю тебе лучше зайти.
Он не отказался, но и не двинулся с места, и тогда она протянула к нему свою руку. Послышался глубокий раскат грома. Он взял ее руку, и она провела его наверх, в ванную, дав ему свое розовое кимоно фирмы «Секреты Виктории».
Тебе должно пойти, – сообщила она.
Он вручил ей свою мокрую одежду через дверь, она развесила ее на сушилке, затем зажгла несколько свечей в комнате. Когда он вошел, она прижала ладонь ко рту, стараясь сдержать смех - эта детская розовость и его бледность, смешное сочетание.
Сюда, – сказала она. Она усадила его на свою кровать и обернула его плечи пледом, сама же села в кресло-качалку и смотрела на него. Он здесь, Роман Годфри, полуразде- тый на ее постели. Ее сердце билось, щелкая, как желатиновое.
Не то чтобы она хотела Романа. Он был не просто худшим типом тщеславного придурка, но по-настоящему больным идиотом, одним из тех, кто может подойти к вам на танцах и обернуть вас в корсаж из туалетной бумаги – что он и сделал в девятом классе – и она всегда гордилась собой за иммунитет к необъяснимой привлекательно- сти, производимой им на других девушек. Но вот он перед ней. Это бедное промокшее создание, отрешенно смотрящее на пламя свечи – и даже если у тебя есть абсолютный иммунитет к чарам – и Роману Годфри, как твое сердце не может не трепетать от жало- сти к нему сейчас? Что за неудачник!
Что с тобой? – спросила она.
Он опустил голову, чтобы не встретиться с ней глазами. Свеча вырисовывала строгие геометрические линии на его лице. Она заметила красный подтек из-под пла-
стыря на его щеке.
Роман, что случилось?
Он смотрел, не мигая и его щеки блестели, потому что он плакал.
Все в порядке, – сказала она. – В порядке, эй. – Она подошла и присела рядом с ним, взяв его за руку.
Эй, – отозвался он, не поднимая головы.
Почему бы тебе не рассказать мне обо всем? – продолжила она. – Может тебе нужно выговориться кому-то?
Он закрыл свои глаза и опустил лицо на жесткий, уродливый кулак. Затем рас- слабил его.
Роман, – позвала она.
Я урод, – сказал он.
Что?
Я урод. Я уродливый человек.
Роман! – запротестовала она.
Во мне есть уродство, и это невозможно любить.
Он вынул свою руку из ее, закрыл лицо ладонями и заплакал. Покрывало спало и его лопатки, рельефно проступая через халат, поднимались вверх и вниз, словно он пытался летать.
***
Довольно скоро одни вещи сменились другими, и Роман взял одну руку Эшли и прижал ее к деревянной решетке кровати, рядом со второй. Он вытянул пояс из кимо- но, в который до сих пор был одет и связал им ее запястья сложным и видимо часто практикуемым узлом. Она сказала, что он сошел с ума. Он поцеловал ее чуть выше линии трусиков, и в своем мозгу она произнесла: Наконец-то… Тут же скомандовав разуму заткнуться.
Он стянул ее трусы. Ее сердце колотилось, и грудь часто поднималась, но где
бы он ни выучил узел, он был не для представления – сопротивление делало его лишь туже. Он встал на колени над ней, халат распахнулся, обнажив его торс, похожий на плетеную веревку. Он раздвинул ее ноги и опустил между ними голову. Изголовье кровати закачалось. Через несколько минут он остановился, приподнялся, и она почув- ствовала его дыхание.
Твой черед, – сказала она.
Он посмотрел на нее. Было что-то детское во влажности на его лице, и вместе с растрепанными светлыми волосами его облик походил на херувима эпохи Возрожде- ния.
Твоя очередь, – повторила она.
Он поднялся и снял с себя трусы. Ее язык задрожал от его твердости.
Развяжи меня, – попросила она.
Роман проигнорировал ее и, взяв за голени, перевернул ее, но поскольку ее руки были связаны, она не смогла сделать это полностью и в итоге лежала с ногами скрещенными, как ножницы, и неожиданно все изменилось. Эшли слышала истории девушек, попавших в такие ситуации и передумавшие, что делало их жертвами даль-