НГ: Очевидного?
КВ: Он видел, как он сделал это. Он видел Питера Руманчека пожирающего ту девуш- ку.
НГ: …
КВ: Доктор, вы в порядке, может вам выпить стакан воды?
***
Когда доктор Годфри вернулся с работы, его встретило характерное молчание.
Мари была на кухне, чистила столешницу, вокруг ее шеи и плеч кружились вихри напряженности. В прошлые времена он мог просто положить свои руки на ее плечи, и это сняло бы с нее любую нервозность. Тогда доброта их отношений существовала не только на публике, но и сама по себе, а темами их разговоров служило нечто большее, чем сегодняшние взаимные обвинения. Он стоял в дверях, она знала, что он там. В нем обострилось нехорошее предчувствие – не стоит ждать ничего хорошего от женщин
Годфри, выполняющих самостоятельно работу по дому, и он ждал с привычным фата- лизмом выплеска годами копившихся внутри обиды, разочарования, враждебности – о близящемся вселенском наказании. Потому что она все еще была влюблена в него.
Он посмотрел на лицо на двери холодильника. Цельное безглазое лицо, гоблин сделанный фирмой «Силли Питти». И он поддержал идею сводить Лету на ультразвук, потому что… потому что утратил последние силы сказать ей нет.
Она мне ничего не сказала, – наконец произнесла Мари. Она даже не повернулась к нему. – Она смотрела на меня, как на чертова инквизитора. Может тебе повезет боль- ше. Доктор.
Во время своего почти десятилетнего обучения медицине, ему никогда не при- ходило в голову, что гордый титул, которого он добьется по окончанию, когда-нибудь плюнут ему в лицо таким образом.
Он зашел в комнату Леты. Она полулежала в своей кровати и, делая домашнюю работу по математике, не подала виду, что обратила внимание на появление отца. В его голове появилась противная картинка, того «косматого цыгана» вытворяющего вся- кое с его дочерью. Такова участь мужчин: ты начинаешь жизнь желторотым птенцом, чтобы моргнуть и в одночасье превратиться в отца молодой девушки, которую трахает другой желторотый птенец.
Думаю я сбегу и присоединись к Кальвинистам, – сказал он.
Она проигнорировала его. В дни, когда он сам находился в возрасте ухаживаний, он не мог представить себе боли сильнее, чем отказ во внимании от собственной до- чери. Что усугублялось и другими причинами. Одним из наибольших факторов поя- вившегося в их доме раскола стало неместное восприятие происходящего Мари; с ее точки зрения между ними был заговор: ее муж и дочь объединились против нее. Так и было; они объединились, поскольку он делал все возможное, дабы поощрить это. Итак, выбора нет. Ему придется присоединиться к Мари, даже при риске оттолкнуть от себя дочь, дочь, которая смотрит на них с таким явным разочарованием. Если он хочет по- чинить хоть что-то, что в его силах, ему придется занять сторону ее матери. Войдя он закрыл дверь.
Я здесь не от мамы, – сказал он.
Она посмотрела на него, и он почувствовал, что, как знал, должно быть послед- ней вещью, которую ему допустимо сейчас ощущать: что победил. Но сейчас его та- лантам нужна фокусировка, нельзя отвлекаться. Он присел на край ее кровати и сделал вид, словно отпускает свою отцовскую сторону прочь, принимая профессиональный нейтралитет. Как факир, который глотая меч, передвигает свои внутренние органы. В мире возможны все.
Это был твой первый раз? – спросил он, и тихо добавил, – так сказать.
Да.
В этом нет ничего плохого, – сказал он. – Никогда не позволяй забивать себе голову, что это плохо.
Хорошо, – произнесла Лета.
Но… ты должна понимать нашу обеспокоенность. Смотри, милая… Все дело в не- знании. Ты должна понять, каково нам было не знать, где ты находишься.
Но, дело не в этом, – возразила она. – Все дело в Питере. И именно поэтому я никому не сказала где я. Потому что не хотела врать вам, но знала, что вы отреагируете именно так. По крайней мере, она точно.
Он скрыл удовольствие, от ее отношения к Мари.
Она такая же поверхностная, как все остальные, – сказала Лета. – То же самое с Ро- маном. Это подтверждение предвзятости. Она уже все решила, и будет видеть только то, что подтверждает ее правоту.
Я должен свериться со своими сводами родительских правил, но я не уверен, что тебе можно разбрасываться терминами о предвзятости – ответил он.
Пластиковая нить свернулась на ее одеяле и, вытянув ее, он позволил ей свер- нуться вновь.
И, – продолжил он, – я должен тебя спросить, как много ты знаешь об этом парне?
Он мог заметить, как это тронуло ее по глазам, в которых читалось практически физическое сопротивление.
Лета, я слышал кое-что, – сказал он. – И это кое-что чаще всего рассказывают именно о нем. Сейчас, я стараюсь оградить себя от преждевременных заключений, но у этого молодого человека довольно странная репутация.
Она молчала, и он не был уверен, что это признак проигранного сражения. Если есть какой-то способ обсудить все, не заставляя ее возненавидеть его? Если цена этому поражение, он это переживет.
Но затем она посмотрела на него, глаза словно стеклянные, и сказала:
Папа, я люблю его.
Он ничего не ответил. Его глаза остекленели тоже.
Люди видят, что хотят видеть, – продолжила Лета. – Они видят кого-то, как Питер, и он для них просто белый лист, на который можно изложить все, чего они боятся. Ты же знаешь какие бывают люди.
Он знал. Но также он знал маленькую девочку, говорившую с ним ранее с незем- ным авторитетом, что, скорее всего, было признаком ее безумия.
Он положил руку на кровать. Она положила свою сверху. Они молчали. Открылась дверь и вошла Мари. Вторжение, вот на что это было похоже. Воз-
никло ощущение, что кто-то вторгся на частную собственность их приватности. Он надеялся, что Лета не уберет свою руку и она не убрала. Итак…
Звонила Оливия, – сказала Мари.
Итак, вот в чем было дело. Он знал, что последует дальше, что ждало его все эти дурацкие годы, но несмотря на неизбежный рок, которого он ждал, он казался все еще не готовым встретиться с этим лицом к лицу, но окрыленным. Окрыленным, потому что это было не в его собственных силах покинуть ее.
Он держал руку дочери и ждал, когда это произойдет.
Роман в коме, – добавила Мари.
***
Роман находился на чердаке Дома Годфри. Прайс сказал Оливии, что его ЭКГ стабильно, но он сильно настаивает не переводить его домой. Этот совет был проигно- рирован. Шелли настояла на том, что хочет, чтобы он был с ней на чердаке, и получила согласие матери. Шелли сама перенесла туда его кровать. И теперь он лежал на ней
в больничном одеянии. Они стояли подле него, Годфри и Оливия и девочки. Годфри посмотрел на парня, племянник лежал перед ним, но в нем отсутствовало присутствие, которое отличало его от простого спящего человека, воспоминания и запахи этого чер-
дака, так знакомые с детства, мешали ему дышать полной грудью и он попросил Оли- вию спуститься с ним вниз. Девочки остались. Лета взглянула вверх на Шелли. Глаза Шелли были озабоченно вытаращены и казались такими же твердыми, как кварц. Лета обхватила руками талию Шелли. Ее руки не смогли сцепиться сзади.
Годфри и Оливия стояли в патио. Свет датчиков движения отбрасывал от них на лужайку худощавые тени.
Ему нужно быть в больнице, ты это понимаешь? – спросил он.
Он останется здесь, – твердо заявила она.
Годфри посмотрел на вытянутого мужчину – свою тень на траве. Он говорил ей однажды, очень давно, что он без промедления заберет от нее детей, если ему только покажется, что на то есть причина. Но в данных обстоятельствах, где вмешательство полностью оправдано, он не испытывал никаких иллюзий насчет своей совести не ис- полнять свое обещание.
Как это произошло?