Я думаю, ты полон дерьма, – сказала она. – Я думаю, в вас обоих полно дерьма. Ты думаешь, я единственная, кому нужна защита? Чтож, посмотри на себя. Что должно случиться, чтобы ты понял, что это не какая-то игра? Это жизнь.
Питер все еще не отвечал: не потому что не было ответа, но потому что слишком устал, чтобы слушать самого себя. Вот что произойдет, два последних превращения снова случится завтра ночью, и весь город знал это. Только если он не убьет это. Эта штука знала кто он и не было ничего, что он мог сейчас сделать, чтобы оградить себя от бытия частью всего этого. Только если он не убьет это. В нем теперь был страх куда глубже страха клетки и это страх, что с ней случится то же, что произошло с двумя другими девушками, страха, что она будет еще жива, и увидит, как клыки и когти вгры- заются в ее живот, рвут его на части, с едой в желудке, младенцем и дерьмом, пока вся жизнь не вытечет из нее кровью. Только если он не убьет это. Эта жизнь – игра, с са- мыми высокими из возможных ставок, и потерять их выше его понимания. Он не был убийцей, он не хотел убивать никого, к черту все эти убийства.
Он искал нечто хрупкое, но не ценное, для пунктуации, а не страсти. Он выбрал настольную лампу и швырнул ее об пол. Лета испугалась этого насилия, который до- стиг желаемого эффекта, и он ненавидел этот эффект.
Либо ты сделаешь так, как я говорю, или ты никогда меня больше не увидишь, тупая маленькая сука, – произнес он.
Снаружи показался проблеск света; приехал ее отец. Лета отпустила руку Рома- на и стерла слезы со своих щек. Она встала и поправила юбку, посмотрела на Питера. Ее заплаканные глаза Годфри были красными и зелеными, как самое ужасное в мире Рождество.
После ее ухода, Питер присел на кровать Романа. Положил руку ему на голень и потряс его.
Тут никого кроме нас, цыплят – сказал он.
Раздался скрип и он обернулся, обнаружив Шелли стоящей в дверном проеме, не
осмеливающуюся вмешаться. Она смотрела на разбитую лампу, но ей не нужны были доказательства, чтобы понять – кому-то здесь делали больно. Питер молчал. Он накло- нился и снял один ботинок, затем его пару. Он подбросил один ботинок в воздух, затем второй, и она наблюдала, завороженная элегантностью, с которой он ими жонглировал в темной комнате.
***
Следующим утром, Питер проснулся от толчка своей матери. Его щека был пур- пурной и темное пятнышко запеклось на его губе, перед этим отпечатавшись ночью на подушке. Он хотел чувствовать себя лучше сейчас, чем прошлой ночью, к тому же его мама была тут, но его чувства не изменились. Вчера случилось, равно как и случится сегодня, и ничто не изменит эту огромную черную дыру неудачи.
Как ты себя чувствуешь? – поинтересовалась она.
А как я выгляжу? – ответил он вопросом.
Она натянула на ладонь свой рукав и вытерла его губу.
Завтрак, – сказала она.
Оливия дала Линде власть над кухней, что тут же выразилось в куче предложе- ний блюд. Бывают времена, как эти, требующие от нас величайшей силы и сдержан- ности, они-то и убивали Линду прошлой ночью, потому что она не могла покормить своего ребенка. Шелли старалась кушать с чрезмерной деликатностью, чтобы компен- сировать увлечение едой, ставшее следствием ее нервов, но, тем не менее, ее ложка слишком часто стучала о края чашки с манной кашей, стоявшей перед ней. Когда их глаза встретились, Питер наклонил голову на один бок и приподнял противоположную наклону бровь, вызвав слабую улыбку, но когда он попытался улыбнуться в ответ, у него получилось лишь поморщиться из-за распухшего синяка. Оливия, в это время, спряталась за улыбкой в глазах и весело сплетничала о недавнем скандале с участи- ем знаменитости, словно довольная внезапным прерыванием своей рутины. Питер не знал, что заставило упыря стать неожиданно гостеприимной, и ему было все равно.
Его ум был занят реакцией Леты, когда он бросил лампу, и последним взглядом в глаза Роману, прежде чем он отвернулся от него и луной, которая теперь находилась на дру- гой стороне земли, но все еще могла оказывать громадное напряжение на его блуждаю- щие мысли.
После завтрака Оливия поднялась отвезти Шелли в школу. Линда взяла ее за
руку.
Твоя кухня, просто мечта, – сказала она.
Оливия, скромно:
Это зависит от того, кто готовит на ней.
Когда Питер и Линда остались одни, Линда отправилась к бару. Она вынула бу- тылку виски и приправила им свой кофе.
До фермы Тома и Кристал меньше дня пути, – сказала она. – Мы можем быть там до твоего превращения.
На его кружке была трещина, и он провел по ней ногтем.
А что если она следующая? – спросил он.
Они смотрели друг на друга: больше нечего сказать.
Питер отхлебнул из кружки. Когда он глотнул, его горло было, как угольное
ушко. Линда встала и подошла к нему, он обвил свои руки вокруг нее и зарылся лицом в складки ее живота и плакал и плакал и плакал.
К черту все эти убийства, – произнес он.
Кто-то вошел в столовую и Линда обернулась. Это был Роман. Он, казалось, не выражал удивления вторжению Руманчеков в его столовую в той же мере, как и люди, проявляющие глупость после пересыпания.
Который час? – спросил он.
ЧАСТЬ III
ВЕЧНЫЙ ВОЙ
Изгородь
Питер и Роман сидели на капоте «Ягуара», солнце было розовым сквозь деревья и тень от электрической подстанции медленно, тянулась к ним, напоминая формой локоть.
Я смогу идти следом? – спросил Роман.
Нет, – ответил Питер.
Роман выбросил окурок, в уже образовавшуюся кучу бычков и зажег еще одну сигарету.
Прости, что был такой занозой в заднице, – сказал он.
Не переживай насчет этого.
Роман посмотрел на пересечения путей на сортировочной станции и, расправив руки, рассматривал сплетения вен у локтей. Пути передачи железа.
Ты ее любишь? – спросил Роман.
Питер наклонился вперед, опершись локтями на колени.
Да, – ответил он. – Или типа того.
Бля-я, – сказал Роман.
Бля-я, – повторил Питер.
Они замолчали. Питер полез в карман, вынул отрывок «Базара Гоблинов» и вру- чил ему.
Что это? – поинтересовался Роман.
Я нашел это тут в прошлый раз, – сказал Питер.
Как думаешь, что это значит?
Питер не ответил. Он был занят попытками решения волчьей проблемы своими людскими навыками.
Зачем ты дал мне это? – спросил Роман.
Питер не сказал этого. Но если сегодня все пойдет через задницу, Роман будет единственным, кто пойдет дальше по следу. Боже, помоги нам. Он сменил тему.
Помнишь хоть что-нибудь, пока был в коме?
Нет, – ответил Роман. – Только чувства. У меня было чувство. Словно дежавю, но не оно. Как… что-то должно случиться, но я забыл что именно. Думаю, я узнаю это, когда увижу.
Он посмотрел на Дракона и теперь знал, ах, если бы он знал раньше. Что оно стоит для чего-то более могущественного и более важного, нежели что-либо связанное с именем Годфри, и смеяться над ним было бы огромной ошибкой.
Они молчали.
Бля- я, – сказал Питер.
Бля- я, – повторил Роман.
А затем, Питер почувствовал это. Услышал, что вот оно. Все начинается, ког- да ты слышишь его, в камнях и деревьях и небе. Слышишь, как называют тебя твоим тайным именем. Он сполз с капота машины и разделся. Распустил конский хвостик
и встал на четвереньки. Когда мудрый волк перестал отряхиваться и красный туман осел, он посмотрел на Романа. Вид он имел поплотнее, чем в прошлую луну; это поя- вился зимний мех.
Питер? – позвал Роман.
Волк посмотрел на него, но, не узнавая, а затем отвернулся в сторону. Он подо- шел к входу на завод с опущенной головой и принялся царапать дверь, просясь войти. Роман приблизился, впустил его внутрь и отошел назад, как только волк вошел, опу- стив нос к земле. Роман ждал в стороне; он наконец-то принял концепцию, что важной частью доблести является знать, когда ты мешаешься. Через минуту или две волк вер- нулся и, обнюхав выход, повернулся к сортировочной станции.