Это было его Убийство.
Роман поднял топор над головой и почувствовал обратной стороной шеи улыбку своей матери, и опустил топор прямо в нарисованное, но бьющееся сердце.
Разбившееся стекло привело Романа в чувство, он отшатнулся назад, задыхаясь и потея на морозном воздухе. Оливия вынула топор из расколотой деревянной рамы и, положив его обратно в кейс, вручила Роману.
Постарайся не потерять его, – сказала Оливия, – на его истории очень долгий путь.
Он не знал что сказать. У него не было слов для благодарности. Она приложила ладонь к его лицу и произнесла.
Нам не нужны слова.
Ты пошевелилась
Закат в 16:55. Наверное, ты захочешь это знать.
***
16:12.
Чоссер очнулась и увидела ангельские крылья. Они были на стене над ней, цве-
та ржавчины и предзнаменования, одновременно проклятие и благословение для глаз смотрящего. Она попыталась пошевелиться, но обнаружила оба своих запястья и ноги скованными ее собственными наручниками. Перекатилась на бок. Пол, на котором она лежала, покрыт бумагой и осколками, и несколькими ярдами дальше располагалась дверь, ведущая на основной этаж сталелитейного завода, часть котла Бессемера вы- глядывала над перилами лестницы. Она перекатилась на другой бок. Там была другая пара крыльев на полу близ нее, и еще больше таких же на потолке. Хоть и нехотя, она признала восхитительность увиденным: художественный дух в его чистейшем прояв- лении, непредназначенный для глаз живых. Но более актуально для ее разведки: сам художник отсутствовал, оставил ее на какое-то время одну, и недалеко было западное окно, улыбающееся осколками битых стекол, как сломанными зубами, через которые виднелось заходящее солнце, изумительно зажатое между верхушкой холма и полот- ном облаков, как выглядывающий Божий глаз, настолько же удивительный и непо- вторимый взгляд, как каждый закат в ее жизни. Итак, еще один дар, два краеугольных элемента сценария «убежать и скрыться»: время и возможность.
Она перекатилась на живот и подползла к стене. Вдруг ей пришло в голову, она больше не ощущает запах мочи, которую использовала для маскировки следов, а в данном случае свою эвакуацию, что было неотъемлемым следствием нахождения без сознания дня или больше. Она была вымыта, ее одежда постирана. И она чувствовала между ног странное, но знакомое присутствие: продукт женской гигиены, слишком длинный и неподходящий для нее, не самый любимая марка. Значит, по меньшей мере, два дня, если это было правильное время ее цикла. Она не могла соединить свои по- следние воспоминания с ее нынешним положением, но неважно как она попала сюда, важнее как выбраться. Позже, смогла встать на колени, подтянуться на подоконнике
и перевести себя в стоячее положение. Начала поворачиваться, уперлась локтем для стабильности и, поднеся пластиковые наручники к осколкам стекла, принялась совер- шать ими движения вперед и назад. Руки. Те скромные придатки без зубов и когтей, обеспечившие то маловероятное доминирование обезьяноподобного гомо сапиенса над другими хищниками. Она представляла руки, что вымыли ее, переодели и засунули в нее тампон, те, что она собирается вырвать из плечевых суставов и, прости Господи, прибить их к входной двери. Возьми же меч: его свет дает веру…
Внезапно наручники соскользнули и ее руки опустились вниз, стекло встрети- ло плоть ее ладоней и отломилось, когда она упала на спину. Больно, но на боль нет
времени; она вытянула руку оценить повреждение и кровь не целомудренно закапала из-под кусочка стекла. Она зажала осколок между зубов и вытащила его, сжала крепче и, поднеся к нему наручники, наконец-то разрезала их. Но победа была коротка: она почти проглотила стекло, когда услышала шум поворачивающегося кремневого колеса за собой.
Чоссер взглянула на Оливию, обозревающую ее из дверного проема. На ней были ее солнцезащитные очки, в руках зажженная сигарета и Чоссер неожиданно за- сомневалась, стояла она тут или нет, все это время, вдруг несколько минут раньше она просто проглядела ее, как радугу, видимую лишь под определенным углом.
Оливия ничего не сказала, наблюдала, и не смотря на очки, Чоссер знала куда направлен ее взгляд, словно нарисованный в воздухе пунктирной линией: она смотре- ла на ее рану. Как женщина военнослужащая, Чоссер думала, что знает каково это, но реальность была абсолютно другой: быть в чьих-то глазах как… мясо. Чоссер засунула свою руку под футболку, подальше от ее взгляда. Она перевела взгляд с Оливии вверх на крылья, разочарованная. Непредназначенные для глаз живых, но готовые декорации для ее собственного черного театра. Ебанная актриса.
Чоссер боролась за воздух, пытаясь вдыхать и выдыхать. Конечно, она представ- ляла свое мученичество; это было частью ее тренировки. Но когда спала с любовни- ком, никогда не могла лежать лицом к лицу, потому что в любое время ее собственные вдох-выдох соединялись так близко с вдохами и выдохами другого, что она станови- лась полностью убеждена, что дышит чистой двуокисью углерода. Она никогда не думала, что будет себя так чувствовать, словно все было как-то неправильно.
Кровь из руки Чоссер выступила на футболке пятном. Она почувствовала взгляд Оливии на нем, он никуда не исчезал. Чоссер закрыла глаза.
- Хммм, – произнесла Оливия. Это напомнило ей светлые воспоминания. – Когда я была маленькой девочкой, я играла в игру со своими кузенами, истинные воплощения зла. Игра называлась «Волки в лесу», и «играла с ними», наверное, немного искажает это, подразумевая мое согласие на участие. Как бы там ни было, после восхода луны, они вытаскивали меня в лес, в заколдованное место в полном смысле этого слова, наполненное загадками и безымянными опасностями, таящимися во тьме, и нам при- шлось бы не сладко, поймай нас там. Они клали меня на постель из мха – я до сих
пор могу ощущать его на своей шее – и я должна была лежать с закрытыми глазами и неподвижно тихо, пока они кружили вокруг деревьев на цыпочках, глубоко рыча и предупреждая меня, что волки вышли охотиться на маленьких девочек, и малейшее движение с моей стороны выдаст меня и я буду сожрана в один миг. Конечно, я была в ужасе за свою жизнь и здоровье, и делала все возможное, чтобы избежать ужасной
судьбы, но чем сильнее я концентрировалась, чтобы не выдать себя, тем сложнее было удержаться от улыбки. Провал! Раздавался громкий клич – ты пошевелилась! ты по- шевелилась – и с криками и воем они опускались рядом и покрывали мое тело с ног до головы поцелуями.
Чоссер открыла глаза.
Напиши это на подошве своей обуви, чтобы дьявол смог прочитать, – сказала она. Оливия сняла очки и положила в сумочку. Она взглянула на Чоссер. Не было никакой разницы между зрачками и радужкой ее глаз, они были словно обложенные
золотом лепестки роз с внутренней подсветкой, сияющей против солнца. Она постави- ла сумочку на землю.
Ох, Маленькая Мышка, – сказала она. – Ты пошевелилась.
***
16:39
Последние лучи солнца заходили и холмы стали темными с двумя маленькими
булавочными уколами света, они встретились с единственным источником света здесь, когда фургон Института припарковался рядом с машиной Оливии: противоположные кусочки игры, такой же древней и эзотерической, как тотем, излучающий его. Доктор Прайс вышел, неся простую холщовую сумку. Он увидел бочку между горячими печа- ми и рекой, с оранжевым бликами света на воде, и подошел к ней. Рядом с бочкой сто- яла сумочка Оливии и остатки того, что напоминало ее одежду, с малиновыми прожил- ками на ней и охваченные огнем. Он посмотрел на воду. Не принадлежащая ей белизна нарушала гладь реки, словно исключение из бессознательного разума воды. Оливия стояла обнаженной, по пояс в воде, неотрывно смотря на две иголки света на холме и теребя покой воды медленными возвратно-поступательными движениями рук. Глаза Прайса уловили маленький шрам на ее пояснице, подтверждая у нее наличия земного тела. Он ничего не говорил, представление слишком безупречное для нее, чтобы она