не заметила аудиторию. Наконец она повернулась и двинулась назад, выйдя на берег и встав перед ним. Покрытая гусиной кожей, ее соски маленькие и темные, под глазами следы потекшей туши. Прайс передал ей сумку и оперся руками на арматуру, торча- щую из земли.
Там, – сказала Оливия, указывая на здание завода. – Еще теплая, для чего бы она тебе ни была нужна.
ЛОД не будет от этого в восторге, – произнес Прайс.
Если хотят часть Нормана, пусть учатся, – ответила она. – Они знали, куда посылали своего маленького Голливога.
Она тряхнула головой. Можно подивиться их изобретательности: завербовать женщину, которая гомосексуалист и военный ветеран на фоне старой сексуальной травмы, вероятно, потребовалась ратификация внешней патриархальной фигуры. Но, честно: «Орден Дракона» – полнейшая туфта.
Это было безответственно, – высказался Прайс. – И… необязательно.
Он ждал ее реакции; за всю историю их отношений он ни разу не регистрировал такого прямого неповиновения.
Она пытливо разглядывала его лицо и сочувственно произнесла:
Она тебе нравилась.
Прайс молчал; ничто в том положении утилитарной двойственности, на которую вынуждало его их договоренность, не раздражало так, как ее окончательное нарушение границ: знание того, что он чувствует в любой момент.
Оливия вынула из сумки пару больничных брюк и рубашку. Он смотрел, как она одевается.
Почему ты единственная из всех, кто не спрашивает меня, чем я там на самом деле занимаюсь? – спросил он.
Она посмотрела на него «а сам как думаешь» взглядом.
Потому что мне все равно, – ответила она.
Ты знаешь, кто убил всех тех девушек?
Она взяла свои мокрые волосы обеими руками и выжала из них воду.
Конечно, знаю, Йоханн, – сообщила она. – Я же мать.
Она нагнулась и подняла свою сумочку. Подол рубашки задрался, открывая бе- лизну ее спины.
Знаешь, я могу исправить это, – сказал он. – Твой шрам.
Она достала карманное зеркальце и всматривалась в свое отражение, вытирая потеки туши.
Чем меньше ты будешь затрагивать эту тему в разговоре, – начала она, – тем больше шансов, что мы останемся друзьями.
В это же время, где-то в долине, раздался выстрел из ружья. Она вскинула голо- ву, но не от удивления – он понял, что за Шоу Оливии, она закаляла себя все время для грядущего: не помогло. Последовало еще несколько выстрелов, дрожь пробивала ее тело с каждым из них, и она не пыталась скрыть это, она не могла. Настолько напугана она была.
Затем снова наступила тишина, и она убрала зеркало и прошла мимо Прайса, деликатно ступая босыми ногами.
Прибери там – скомандовала она.
Он не обернулся, услышав зажигание машины и, как она уезжает прочь. Огонь
в бочке прогорел до углей, пепел смешался с пеплом от предыдущих горений, оставив только золу, для следующего раза, когда Оливия сожжет свой наряд. Теперь он пошел вниз по реке, ища, где виднеется крыша Института за хребтом холма.
Маяк, направляющий одинокий сосуд через воды зла, если он когда-либо вообще су- ществовал точка, – сказал Прайс. – Он напомнил себе запятая снова запятая что какой бы ни была жертва личной совести запятая даже его человечность требовала от него скудного покаяния точка. Тело запятая которое он создал для девушки не совершенно запятая и пока он не усовершенствует процедуру возрождения Шелли Годфри в тело запятая чтобы заставить мир любить ее также запятая как он, обязанность поддержи- вать свет запятая маленькая цена точка.
А затем огни Белой Башни погасли.
Что за чертовщина?! – сказал Прайс.
***
16:25
Доктор Годфри остановился на подъездной дорожке Дома Годфри, чтобы обнару-
жить ее свободной от машин. Он выбрался из автомобиля, подошел к крыльцу и сел на ступени. Последней вещью, о которой можно жалеть сейчас это момент звонка своей милой; чувство, будто крадешь у богов. Его маленькая остановка, перед тем как зайти
в городской морг и увидеть последнюю девушку; если она та, о ком он думает, то это многое для него значит. Но, к его удивлению, тело слишком половозрелое, чтобы быть Кристиной; удивился, потому что надеялся, что это будет чье-то другое тело, чья-та другая девочка, которую забрали этой ночью, и он знал, что, так или иначе, поплатить- ся за это. Это не больно, думал он. Быть растерзанным диким зверем, на самом деле, не так уж и больно, страх вырабатывает природные опиоиды, работающие в качестве анальгетика. Так умереть не больно: будешь находиться в мягких объятиях эйфории страха. Затем он опомнился: обеспокоенный сосед позвонил, интересуясь, есть ли
у нее шрам от ожога внутри левой ладони, и последняя жертва обрела имя. Годфри остался один с необходимостью в женщине, полной жизни и похоти и всех тех жутких вещей, что этот зверь растерзал в других с огромной любовью. Для столь внезапных плотских императивов, какой лучше всего подойдет архетип? Но ее тут не было, как и не было между ними каких-либо контактов последние несколько дней. Это и не важ- но, правда; он потратил так много лет возводя рациональную империю слов в войне против собственного рода, что теперь ему не было никакого дела до того говорят о нем или нет, вместо этого он был одержим чем-то, чего желал на самом деле. А он желал повергнуть монстра и спасти свою семью. Он почувствовал легкое покалывание в за- пястье и посмотрел вниз, обнаружив длинные, тонкие ножки, перебегающие по нему. Он поднял руку на уровень глаз и наблюдал за осторожными, словно впервые вступил на такую поверхность, движениями паука.
Даже если это самая ебанутая семья в мире, – сказал он.
Послышался скрип и он почувствовал своим задом движение досок. Стряхнул паука с руки и подвинулся, освобождая место рядом с собой. Шелли села. Они оба смотрели вдаль, туда, где заканчивалась долина. Скоро наступит ночь, и уличные фона- ри зажгутся вдоль дороги. Он потянулся и погладил ее между лопатками.
Скоро все закончится – произнес он.
Он сказал это, как утешительную банальность, но в то же время сам понял, что это – правда; как спящее тело, знающее о скором звонке будильника, может его почув- ствовать заранее. К счастью.
Все в безопасности, – продолжил он. – Лета дома. Ребята в часовне. Твоя мама…
Он вдруг понял, что у него нет четкого представления, где она может быть, и ни одному из них нет дела до ее безопасности в той же мере, как и до внезапной инверсии силы тяжести или когнитивной нежизнеспособности в космосе.
Между твоей мамой и мной все сложно – сказал он. – Так же сложно, как устройство адронного коллайдера. Прости, что приходилось врать тебе. Мы лгали об этом так дол- го, я почти что забыл, что есть кто-то, кто до сих пор мне верит. Но это не делает вещи приятнее.
Он остановился, помолчал, затем продолжил.
Ты свет, – произнес он. – Ты освещаешь людей, а еще показываешь самое светлое в них и самое темное. С тобой я всегда становился лучше, поскольку ты освещала мой путь. Потому, наверное, это даже хуже, как ты узнала обо всем. Но, это твоя трагедия, и ничто не разбивает мне сердце больше: ты всегда будешь окружена людьми, не до- стойными тебя.
Шелли повернулась к нему. В ее глаза влажные, но слез пока не было: просто влажный фильтр света. Годфри отвернулся, в горле застрял ком. Никогда в своей жизни он не видел более чистого обещания искупления и не чувствовал, что не достоин.
Зазвонил его телефон.
Извини, – сказал он, голос дрожит. – Я… я должен ответить.