только вот ребенку пришлось заплатить цену за мою излишнюю разнузданность. Как часто, за все это время Роман считал меня не любящей, старой пиздой, которую я играла, но из материнской любви к моему самому драгоценному сокровищу (чтож, возможно, иногда и потому, что он был маленькой сволочью). Расскажу, как никогда не существовало никакого «ангела», лишь причудливый побочный продукт воображе- ния птичьего мозга, как, на самом деле, у него никогда не было кузины – Годфри, что дал ему свое имя, не был его настоящим отцом, не был плотью и кровью, и как девять месяцев назад он посетил Лету Годфри, ее родной брат, неспособный сопротивлять- ся своим темным желаниям. (Мальчишки остаются мальчишками!) И вот, перед ним, продукт их порочной связи, не мертворожденный, лежащий во сне не дальше, чем в десяти шагах.
Я продолжала смотреть ему в глаза, улыбаясь, в надежде, что он поймет, что неважно, насколько горька правда, его мать всегда будет тут с ложкой сахара. Но
я также боялась, что он обнаружит себя мультяшным койотом, только что поняв- шим, что шагнул с утеса скалы. В молчании, он повернулся ко мне спиной и со скрипом сел на верхнюю ступеньку, вяло позволив своему весу упасть на меня и положив лицо мне на бедро.
Сразу после этого, когда ребенок проснулся и начал кричать, по телу Романа по- бежала дрожь. Ты и я оба знаем как это тяжело, он понял своим сердцем, что будет дальше. Он обнял мои ноги своими руками и подвинулся, дрожь стала сильнее, окру- жила его сердце, он боролся. Он как стружка стали, брошенная на магнит. Он чув- ствовал давление, но сопротивлялся ему. Кульминация, не было ни единого момента
в его жизни, который бы не оказался шагом на пути сюда. Все это время я вела его сюда. Он сжал подол моего платья и начал шептать себе. Те же слова, снова и снова, но я не могла их расслышать. Я ждала и чувствовала, его боль передавалась и мне, но я знала, это обязательная часть, и вскоре он ее преодолеет, как и все мы.
Внезапно он встал и, спотыкаясь, пошел к окну. Немного разочарована, должна признаться – думала, будет больше борьбы, чем эта. Как я его понимаю! Он обхва- тил себя обеими руками и смотрел в свои глаза, проделывая с собой самое тяжелое, повторяя теперь громче то, что до этого шептал себе: Ты должен обратить свое сердце в сталь. Я поняла: он пытается использовать экстаз на себе! Мой вундеркинд! Я с гордостью светилась, даже преждевременно зная о провале его стратегии, выра- зившейся в его позе, прежде чем он снова повернулся ко мне. Он спросил, почему я это
делаю.
Но он знал. Компас сердца всегда укажет на истинный север. Кровь это жизнь.
Все, чего я хотела в мире, это лучшего для моего ребенка, – сказала я.
Он посмотрел на меня, по его лицу пробежала уверенность, решимость.
Тебе не победить, – заявил он.
Он залез в нагрудный карман и достал маленький контейнер. Открыл его и вы- нул маленькое бритвенное лезвие. Он прижал лезвие к венам на руке и резанул им от локтя до запястья, а затем повторил это с другой рукой. Он сполз по стене и смо- трел на себя, пока жизнь, пульсируя, вытекала из него. Она не нашла себе места на полу, вместо этого взобралась по стенам вокруг него, чтобы сформировать самые идеальные ослепительные крылья.
Мой мальчик летает!
Наконец, его голова упала, и я подошла к нему. Положила его себе на колени и закрыла его глаза и держала пальцы на его безжизненной шее. Я пела ему, так же, как пела нашим подсолнухам, чтобы они расцвели. Так оно и случилось: жизнь забилась
под моими пальцами, и эти глаза открылись обновленными, мой собственный, драго- ценный подсолнух расцвел. Он взглянул вверх, на меня. Вся неуверенность, амбивалент- ность, отвращение ушли из этих глаз. Он знал. Я убрала руку и он поднялся. Рука об руку мы стояли у колыбели. Ребенок успокоился, глядя на своего отца. Кровь от крови. Я отпустила руку Романа и отступила назад, когда плоть на моих руках затрепета- ла. Я могла слышать это в его венах. Это случилось. Я наблюдала самое деликатное чудо превращения. Никогда в жизни я так сильно не хотела кричать. Так что я заво- пила и он Стал собой, закаленный, как это необходимо нашему роду, в печи непереда- ваемой потери, наконец, наконец, наконец, вытянулись его девственные клыки – что
за клыки! белые и идеальные, как ангельские, и он опустил голову в колыбель, чтобы напиться.
Подумать только! – как это блеющее стадо обращается к нам в эпитете: тра- гически абсурдно находиться в лучшем состоянии и счастливее с Богом, будучи нежи- вым, чем не мертвым!
До скорого, О.
***
Сталь. Ты должен обратить свое сердце в сталь.
Мальчик, Который Мочился Лентами
Они все еще ехали. Она сказал, они будут ехать, пока он не скажет, а он еще не сказал. Она потянулась рефлекторно пробежаться своими пальцами по его волосам, забыв, что их больше нет, и погладила его колючий скальп, горящий красным от брит- венного ожога, жалкая бледная плоть, по сравнению с остальной кожей. Она спросила, не голоден ли он, он ответил, что поест позже. Это самое сложное, с чем можно ми- риться. В свои школьные дни, тощая, как спичка, она узнала, что листья и трава пита- ются солнечными лучами, взамен всему, что питают сами листья и трава и с тех пор она поняла и свято верила, что отворачиваться от мира еды все равно, что отвернуться от мира света. Но даже в самых отдаленных провинциях за ночью следует рассвет, и он обязательно проголодается.
Они добрались до городской тюрьмы. Песочный берег и трава, как солома примята налево, и окно Линды пропускает соленый воздух. Голова питбуля свисает из грузовика перед ними, язык развивается в смертельной усмешке, как непривязанная красная лента. Николай сказал ей как-то, когда она была беременна, что у него было ведение, в нем он держит младенца и младенец писает на него, и моча ребенка вы- ходит как красные шелковые ленты, одна за другой, так он узнал, что у Питера будет очень высоко восприимчивая Свадхистана.
Я знаю, что жизнь этого аленького зассанца будет долгой и полной приключений – сказал он. – И это до боли пронзает мои кости грустью. Потому что в жизни, настолько долгой и славной, есть место грусти и темным закоулкам, которые не могут быть по- няты теми, кто живет день ото дня так, словно уверенные, что за ними точно настанет еще один день. И я уверен, что тот ком, внутри твоего огромного живота, однажды вырастет в прекрасного человека, с красивыми плечами и большим сердцем и они оба понадобятся в его приключениях, которые множество раз проведут его через Реки Воя и Плача. И, хотя эти старые кости грустят из-за него, на моем лице сияет улыбка, по- скольку мальчик, который мочится лентами Руманчек и это Америка, и кто знает, кто знает…
Где-то рядом звук сирены. Собака впереди подняла нос в небо и закрыла глаза.
Питер тоже закрыл глаза. Он не открывал рта, но суть и так понятна.
Да, – сказал Питер. Суть понятна.
Да, говорю я, и вы вместе со мной. Да.
А-УУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУ, – сказал пес.
А-УУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУ…