Выйдя в сад, Августа Фулхэм увидела, что мир преобразился: небосвод высоко поднялся над деревьями, а чистый свежий воздух предвещал осень. Скоро прибудут рождественские каталоги. Скоро все заполонят мириады невесть откуда взявшихся зеленых мух - упертых, взбудораженных, садящихся везде и всюду. Скоро домá затянет дымным шлейфом от костров. И скоро Августа внесет последний платеж за пряжку.
Осенний ветер быстро высушил дороги и тропинки, леса приобрели сиреневый оттенок. Августа возобновила прогулки верхом на слоне, и поскольку она никогда не звала с собой других мемсахиб, те постоянно шушукались с понимающим видом. За ней следили, но ничего не обнаруживали - разве что очередной приступ нервного возбуждения.
Слон размахивал хоботом, обрывал на ходу листву и переходил вброд наллы[232], забрызгивая наездницу грязью.
— Что там наверху? - спросила Августа.
— Храм Шилы-Деви[233], мемсахиб, - ответил махут и неопределенно махнул рукой, словно предупреждая об опасности.
Августа еще не знала, кто такая эта Шила-Деви, величаемая также Мумба-Деви, Кали-Мата, Кали-Дурга: имен у нее было столько же, сколько рук, и ей ежедневно приносили в жертву черную козу.
Обычно Августа сторонилась храмов из-за непристойных изображений и воришек-обезьян, но в этот раз ей вздумалось осмотреть небольшое святилище, выдолбленное в скале на середине крутого подъема. За скользкой от затхлой воды и растоптанных цветов площадкой находился порог - символическая межа, отделявшая внешний мир от сакрального. Перистиль двора украшали фрески с изображением богини - с десятью головами, двадцатью руками и ногами, синими лицами, ожерельями из человеческих голов, испепеляющими взорами. Решетка отделяла распростершихся верующих от святая святых - слабо освещенного грота, напоминавшего декорацию для восковых фигурок. В глубине почти невидимая большая кукла поблескивала в свете лампы металлическими глазами. Монотонные песнопения возносились вместе с парами ладана, сгущаясь в ожидании жертвоприношения. Само по себе присутствие Августы было кощунственным и возмутительным, дело пахло скандалом: обнаженный садху с выцветшими волосами направился к огромному глиняному кувшину, а зазвонивший пару минут назад серебряный колокол мало-помалу затих. Перед алтарем бесшумно рассыпали лепестки, и тогда Августа вышла из храма - без спешки, но и без промедления.
— Мемсахиб, - воскликнул махут, - наконец-то вы вернулись...
Пройдя полпути, он сказал:
— Шила-Деви любит человеческие жертвоприношения... Еще двадцать лет назад...
Августа побледнела. Двадцать лет... «Но что такое семьдесят лет для Индии, дорогая миссис Фулхэм! По нашим представлениям - не больше часа...»
— С меня довольно!.. Вечно ворчишь, ноешь, и вдобавок такая скупая, что кормишь в час по чайной ложке. Да еще и ужасной бурдой...
— А сколько ты мне выделяешь на хозяйство? Где мне, по-твоему, брать деньги?
— Замолчи!
— Все деньги уходят на твоих баб, а я... я... я... это с меня довольно каждые полтора месяца новая на примете строишь из себя сердцееда донжуана великого обольстителя а эти приглашения на обеды загородные прогулки все тратишь на свои наряды сапоги помаду а я покупаю уцененный рис и ругаю прислугу а они требуют рупии они воруют а мне самой-то где брать деньги?
— Замолчи, я сказал!
Он замахнулся, чтобы влепить ей пощечину, но жена была выше, и над ним нависла ее голова с прической «бриошь» и злобным взглядом за овальными линзами пенсне.