— Чем дальше, тем лучше! Едем.
Мне попался именно тот проводник, который нужен.
Мы бросили часть багажа, и я пообещал Ромилею подарить джип, если он завезет меня в какую-нибудь глухомань.
— Далеко дорога нет. Надо ногами.
— Вот как? Тогда потопали. Машину мы спрячем, а на обратном пути заберешь ее.
Ромилей безумно обрадовался.
Мы добрались до селения, которое он назвал Талузи, и в пустующей хижине, сложенной из пальмовых веток, сняли с джипа колеса. Потом наняли двухместный самолетик и полетели в Бавентай (прежде — Белланка). Машиной управлял босоногий араб. Самолет трясло от малейшего ветерка. Крылья, казалось, вот-вот обломятся, и мы рухнем на землю. Полет, однако, прошел благополучно. Мы сели у подножья какой-то горы на площадку затвердевшей глины. К нам подошли два дюжих черных пастуха, толстогубых, с курчавыми волосами, смазанными жиром. Никогда не видел людей такого дикого обличья.
— Ты хотел привести меня сюда? — спросил я Ромилея.
— Нет, господин, мы идем далеко.
Целую неделю мы двигались дальше, и все пешком.
Я не имел ни малейшего представления, где мы находимся, в какой части континента. Мне было все равно. И спрашивать у своего проводника не спрашивал, поскольку прибыл в Африку для того, чтобы оставить кое-что позади, в Штатах.
Ромилей — хороший парень. Я вполне доверился ему. Он вел меня мимо деревень, по пустыням, по горным перевалам и джунглям. Скудный английский Ромилея не позволял ему толком объяснить, где мы и куда идем. Он сказал только, что в те места, где живет племя арневи.
— Ты их знаешь? — спросил я.
Когда-то давным-давно Ромилей гостил у арневи то ли с отцом, то ли с дядькой — я не понял с кем именно, хотя переспросил трижды.
— Значит, хочешь побывать там, где бывал подростком, — заключил я. — Ясненько.
Мне было хорошо здесь, в африканских дебрях. Я поздравил себя с тем, что оторвался от Чарли и его молодой жены и нашел верного помощника. Иметь при себе такого человека, как Ромилей, который чувствовал, от чего я сбежал и чего ищу, — большая удача.
Проводнику было под сорок, но из-за преждевременных морщин он выглядел гораздо старше. Кожа у него была дряблая. Такая бывает у многих чернокожих, и они говорят, что дряблость или упругость зависит от того, как распределяется по телу подкожный жир. Нос у Ромилея был не плоский, скорее орлиный, как у абиссинцев. Пепельные волосы кустились и торчали в разные стороны, как ветви у карликовой ели. На лице были шрамы — следы зарубцевавшихся ран, которые у некоторых народностей наносят юноше, когда он входит в возраст. Края ушей тоже были срезаны, отчего верхняя часть их заострилась и уходила в волосы. Рубцы и изуродованные уши говорили о том, что Ромилей — выходец из языческого племени.
Потом он был обращен в христианство, крещен и теперь каждый вечер молился перед сном. Встав на колени, складывал руки лиловыми ладонями друг к другу, подносил к подбородку и принимался бормотать. Из груди его, как стон, вырывались низкие звуки. Он молился, только когда мы останавливались на ночлег и над нами кружили ласточки-плясуньи. Я сидел в сторонке и по-приятельски подбадривал его:
— Давай, давай! И не забудь замолвить перед ним словечко и за меня.
Однажды мы вышли на плато, окруженное со всех сторон горами. Здесь было жарко, сухо, ветер как бы подмел землю. Несколько дней нам не попадалось ни одного человеческого следа. Растительности почти не было, тут вообще ничего не было. Все было просто до великолепия. Я как будто оказался в глубоком прошлом, когда еще не было никакой истории, в доисторическом прошлом. И еще мне показалось, что между мной и валунами существует какая-то связь, чуть ли не близость. Змеевидные вершины гор были будто на ладони, видно, как на покатых склонах зарождались облака. От нагретых на солнце камней воздух переливался, отбрасывая на землю слабую тень. Несмотря на жару и сухость, мне было несказанно хорошо. Готовясь ко сну, мы ложились на землю и принимались дышать ровно и спокойно, и ночь дышала вместе с нами: вдох — выдох, вдох — выдох. На небо выплывали звезды, медленно кружились, поблескивая и звеня. Над головой пролетали крупные ночные птицы, как опахалами обмахивая нас крыльями. Я прикладывал ухо к земле и слышал будто стук копыт: то мчались где-то стада зебр или горных козлов. Я потерял счет дням, а мир, вероятно, был рад потерять мой след, хоть и на время.
Короткий сезон дождей прошел. Ручьи и реки пересохли. Кустарник вспыхивал, стоило только поднести зажженную спичку.
Плоскогорье, похожее на гигантскую мелкую впадину, которую Ромилей назвал Хинчагара, вообще не было нанесено на карты. Мы шагали по твердой раскаленной земле, и от нее волнами поднимался жар. Деревья здесь росли низкорослые, колючие, напоминавшие алоэ или можжевельник (я не ботаник, плохо разбираюсь в растениях). Тень шагавшего впереди Ромилея то укорачивалась, то удлинялась и делалась как лопата, какой пекарь сажает хлеба в печь.