Поскольку ее доводы на меня не подействовали, она зарыдала. От ее слез я, потеряв голову, закричал: «Я застрелюсь! Вышибу себе мозги! Я не забыл взять с собой пистолет! Он у меня в кармане!»
— Господи, Джин! — вскрикнула она и, закрыв лицо руками, выбежала в коридор.
Сейчас скажу почему.
Потому что ее отец покончил жизнь самоубийством.
Застрелился из пистолета.
Помимо всего прочего нас с Лили связывает то, что у обоих никудышные зубы. Она, как и я, носит мост, хотя на двадцать лет младше меня. Лили потеряла четыре верхних резца еще школьницей, когда играла в гольф с отцом. Папаша ее был закоренелый пьянчуга, в тот день так нализался, что вообще не должен был выходить на поле. Не глядя по сторонам, безо всякого предупреждения он замахнулся клюшкой и попал дочери по лицу. Меня всего передергивает, когда думаю о том злосчастном июльском дне, окровавленной пятнадцатилетней девочке. Будь прокляты пьянчуги-слабаки! Особенно те, кто старается показать, как они переживают… Лили жалела отца. Я никогда не слышал от нее дурного слова о нем. Она и сейчас носит его фото в портмоне.
Лично я его не знал. Отец Лили умер лет за десять до того, как мы познакомились. Вскоре после его смерти Лили вышла замуж за какого-то типа из Балтонмора, человека, по ее словам, с хорошим общественным положением. Потом у них что-то не заладилось, и во время войны они развелись (я в это время воевал в Италии). Лили вернулась домой, в Данбери, столицу шляпного производства, где жила с матерью.
Так случилось, что однажды зимним вечером мы с Френсис отправились в Данбери в гости. Френсис поехала неохотно. В то время она состояла в переписке с каким-то европейским интеллектуалом. Френсис большая любительница книг, писем и неисправимая курильщица. Когда у нее случался очередной приступ занятий философией или чем-нибудь в таком же роде, мы с ней мало виделись. Она запиралась у себя в комнате, курила одну сигарету за другой, надрывно кашляла и писала, писала. Так вот, мы поехали в гости, а на нее опять напала интеллектуальная горячка. Посреди шумного застолья жена вдруг вспомнила о каком-то неотложном деле, взяла нашу машину и, позабыв обо мне, укатила домой.
Среди присутствующих мужчин я был единственным в выходном вечернем костюме: темно-синий смокинг с галстуком-бабочкой. У меня было такое ощущение, будто на мне целый акр темно-синего сукна. Лили, с которой нас только что познакомили, была в зеленом, словно под Рождество, платье с красными полосами.
После недолгой приятной беседы она предложила прокатиться. Я сказал: «О’кей», — и мы по свежевыпавшему снежку зашагали к ее машине. Ночь была прозрачная, звездная, снег поскрипывал под ногами. Лили поставила свой автомобиль на холмике. Когда мы съезжали с него, машину занесло, Лили испуганно вскрикнула: «Юджин!» — и обняла меня. Насколько я мог судить, кругом не было ни души. Голые руки под меховым жакетом обнимали меня. Машина юзом съехала в сугроб. Я выключил зажигание. Луна светила вовсю.
— Откуда ты знаешь, как меня зовут? — спросил я.
— Кто не знает Юджина Хендерсона? — отозвалась она.
Мы еще малость поболтали, и вдруг она заявила:
— Тебе нужно развестись со своей женой.
— Ты понимаешь, что говоришь? Я тебе в отцы гожусь…
Больше мы с Лили не виделись. До лета. Я приехал в Данбери купить досок для нового сарая и у одного магазина встретил Лили — она тоже делала покупки. На ней было белое пикейное платье, белые туфли и шляпка. Накрапывал дождь, и она попросила довезти ее до дома. Показала мне дорогу, но разнервничалась и стала путаться. Она очень хороша, когда нервничает. Тем временем сделалось душно, приближалась гроза. Мы заехали в какой-то тупик. Небо быстро потемнело, хлынул ливень. «Куда ты заехал? Мне домой надо!» — чуть не плакала Лили.
Наконец мы добрались до места. Небольшой дом, внутри духота, как в жару. За окном гремела гроза.
— Мама у подруги, играет в бридж. Надо позвонить ей, сказать, чтобы осталась там ночевать. Не тащиться же в такую погоду. Телефон у меня в спальне.
Лили отнюдь не распущенная женщина, уверяю вас, не сторонница свободной любви.
Сняв платье, она сказала дрожащим голосом:
— Я люблю тебя, слышишь, люблю!
Мы обнялись, и я сказал себе: «Меня любят, любят!» На улице очередной раз громыхнуло, дождь заливал крыши, деревья, тротуары. Ослепительно сверкнула молния. От тела Лили веяло теплом и запахом свежеиспеченного хлеба. Она не переставала повторять: «Люблю! Люблю!» Темнело. Небо по-прежнему было затянуто тучами.
В гостиной сидела ее мать. Лили позвонила и сказала ей, чтобы она не приходила домой. Та, конечно же, немедленно оторвалась от игорного стола и поспешила к родным пенатам. Несмотря на сильнейшую за много лет грозу.