Дон помог Дженни встать, быстро содрал через голову рубашку и заботливо надел ее на девушку. Затем схватил за плечи и заглянул в залитые слезами сине-зеленые глаза.
— Он… сделал тебе больно? Если он хоть что-то…
— Нет, Дон, нет! Он не успел… Ты опять появился вовремя… Господи, Дон… Я так люблю тебя!
— Дженни, светлая королева, ведьма ты моя рыжая, не плачь, слышишь?! Все кончилось. Все кончилось навсегда! Больше никто, ни один человек на свете не посмеет даже дерзко взглянуть на тебя, потому что ты моя женщина, слышишь? Ты моя жена, Дженни! И я люблю тебя!
— Дон, я…
— Не надо! Все! Теперь все будет хорошо.
Резкий насмешливый голос прозвучал, словно удар бича.
— Ага. Все будет хорошо, как в сказке. Они жили счастливо и умерли в один день.
— Лена!!!
На безупречных губах пузырилась слюна. В безупречно зеленых глазах плескалось пьяное безумие. Холеные пальцы с безупречным маникюром сжимали белую перламутровую рукоятку крошечного дамского пистолетика.
— Что Лена?! Да, я Лена Маккензи! Я должна быть хозяйкой этого дома! И я должна быть твоей женой!
— Лена, ты много выпила сегодня, успокойся…
— Успокой свою рыжую потаскуху, Дон Фергюсон! А меня не надо успокаивать. Я спокойна. Я всегда спокойна. Я лучше всех. Лена Маккензи лучше всех…
Пистолет плясал в ее руках, а потом Дженни увидела, что дуло, маленький черный глаз смерти, смотрит прямо в грудь Дону, прямо на белый страшный шрам…
Она словно со стороны услышала свой вопль «Не-ет!!!» и метнулась между Леной и Доном.
Выстрел прозвучал как-то несерьезно, словно детская хлопушка взорвалась, однако Дженни повалилась на землю, как подкошенная. Дон с воплем прыгнул на Лену, та в панике вскинула пистолет, но могучие руки уже схватили ее… Однако Лена была высокой и сильной, а безумие удесятерило ее силы. Скользкая от пота рукоятка ходила ходуном, Дон это чувствовал, и потому боролся с Леной всерьез. Потом раздался еще один выстрел, и тело Лены неожиданно осело в его объятиях. Дон в ужасе разжал руки. Лена медленно опустилась на траву, с глубоким удивлением глядя на растущее посреди ее белого платья алое пятно.
— Странно… совсем не больно… как глупо вышло… надо… было… тебя… Дон… люблю…
Лена Маккензи закрыла глаза и тихо умерла.
Дон, шатаясь, подошел к лежащей на траве Дженни. К ним уже бежали люди, слышались встревоженные крики, но он словно оглох.
Медленно опустился на колени рядом с Дженни. Осторожно приподнял рыжую голову, положил на колени. Бережно распахнул рубашку, удивляясь, что не видно крови.
На груди Дженнифер О'Хара переливался из багрового в бирюзовый роскошный синяк, а в самом его центре виднелся вдавленный в кожу так, что вокруг выступила кровь, маленький комочек серо-желтого металла. Впрочем, теперь было ясно видно, что это настоящее золото. Пуля попала в одну из бусин и срикошетила, на прощание отполировав и оплавив мягкий металл, и теперь золотой кружок сиял посреди разноцветного синяка, что с эстетической точки зрения выглядело очень красиво. Дженни медленно открыла глаза и тут же закашлялась.
Потом хрипло выдохнула:
— Дон Фергюсон! После такой насыщенной приключениями жизни я повешусь в Лондоне от тоски прямо на Трафальгарской площади, поэтому я приняла решение и выхожу за тебя замуж. Будь добр, попроси Гвенни, чтобы она сама зажгла нашу Летнюю Рождественскую Пинию…
С этими словами она вновь закрыла глаза и погрузилась в блаженное небытие.
Эпилог
Сельва. Два с половиной месяца спустя. В Доме на Сваях празднуют двойной праздник. Дону Фергюсону исполнилось тридцать три года, а Дженнифер О'Хара с этого самого дня носит его фамилию.
В Доме на Сваях очень шумно, потому что помимо ранчерос, индейцев, родственников и друзей его наводнили высокие, рыжеволосые, постоянно смеющиеся люди с журчащим ирландским акцентом, и в данный момент один из них (дедушка Кулан) танцует настоящую ирландскую джигу с Клейри.
Клейри может себе это позволить, потому что за сегодняшний пир отвечают сами Джон и Морин О'Хара, знаменитые лондонские рестораторы и по совместительству — родители невесты.
Брат невесты, Морис, рядом с которым любому морскому пехотинцу нужно срочно прописывать усиленное питание, тоже танцует джигу, и тоже не один. На одном плече у него сидит смеющаяся Гвендолен, и шеки ее цветут куда ярче августовских роз Эсамар, а на другом — визжащая от восторга Чикита в платье подружки невесты.
Эсамар Фергюсон смеется и ритмично прихлопывает в ладоши, а солнце то и дело преломляется в изящном бриллиантовом кольце — это подарок доктора Антонио Арьеда. Зимой, на настоящее Рождество, будет еще одна свадьба.
Новобрачных нигде не видно, потому что они сбежали от всего этого шума и гама. Сейчас они едут верхом по сельве, а вокруг них вьются бесчисленные стаи бабочек, у которых тоже брачный сезон.
Дон и Дженни держатся за руки и абсолютно счастливы. Счастливы и их лошади — вороной арабский жеребец Шайтан и гнедая добродушная кобыла Ярарака.
Сельва поет влюбленным свою свадебную песню, и глаза у Дженни сияют от счастья и любви.
В кустах белого жасмина стоит невидимая для них старая, но статная женщина с желтыми совиными глазами. Янчикуа, верховная колдунья яномами. У нее на плече сидит большой тукан с ярким желтым клювом и оттого вечно изумленным видом. Старая колдунья бормочет себе под нос, но обращается явно к тукану.
— Вот так все и вышло. Кровь притянула кровь, а черная кровь ушла в землю. Сын Ягуара выбирал из двух светлых, и одна стала жертвой, а другая спасла его. Великий Ягуар принял жертву и больше не потревожит сельву. Сколько времени? Почем я знаю, глупая птица? Боги ходят своими тропами, люди — своими.
Тукан неожиданно кивает, словно соглашаясь с колдуньей, и белый жасмин разражается бурей ослепительно-белых лепестков. Потом все стихает. Сельва дремлет. И только Великая Река трудолюбиво несет свои серо-желтые воды к Океану.
КОНЕЦ