Пресса помещала целые столбцы этому вопросу. Опасались резких выходок со стороны «оскорбленной нравственно» публики, и поэтому ножки были… застрахованы в 125.000 дол.
Буролески работают с 11 ч. утра до позднего вечера и посещаются лицами более свободных профессий, так как всякий американец занят busness (читается: бизнес, – делами) с 9 до 7, до 8 он занят домашней жизнью и лишь в 9, прочтя газету, свободен.
Кроме водевиля – отдельные номера. Плоские шутки на сцене как в водевиле, так и в куплетах, принимаются неизменным «здоровым» хохотом публики. Удовольствие вызывают и 20 девиц с голыми ногами. Они делают какие-то движения на сцене – в роде танца, напоминающего кордебалет в русском провинциальном цирке. Их сменяют четыре музыканта с особо настроенными инструментами – исполняются фокс-тротты, уан-степы, шимми, ютцы.
Но главное – это джаз.
Со сцены будто проходит электрический ток в каждый стул, и публика начинает подпевать, подпрыгивать… Вагнер, Шопен, Бетховен – переложены на синкопы, под их музыку танцуют.
Танцы, танцы и танцы. Всякий человек должен танцовать. «Как-вы не танцуете?» Смотрят на ноги, – они есть. «Значит, вы больны». Не уметь танцовать – это что-то совершенно непонятное.
Любят ли американцы подлинный театр?
Судя по тому приему, который получил Московский Художественный Театр, – любят. Всюду неизменный успех, овации, близкое знакомство с московским театром.
Но любовь эта объясняется проще. Весь успех МХАТ основан на рекламе. На ней и выехал один из самых крупных антрепренеров Америки, привезший москвичей, – Макс Гест. А так как реклама в Америке – дело не шуточное, то честь и слава американской предприимчивости МХАТ (в лице Геста) и неслыханной еще нигде рекламной части, покрывшей все остальные «части» МХАТ.
И все же – американцы народ молодой, и то, что они имеют, – прекрасные элементы театра, но театра у них нет.
Мейерхольд в своем театре орудует сейчас элементами почти американского театра, но, кроме того, он знает, «что надо делать» и «что такое театр», чего у американцев нет.
Мы почти убеждены в том, что театр Мейерхольда в Америке может создать эпоху и послужить первой платформой для организации американского театра; весь остальной европейский театр – чужд, по существу, Америке.
Пока же, – точно так же, как встать утром без семнадцати минут семь, чтобы не опоздать на службу; точно так же, как каждый помнит, сколько минут займет у него передвижение от дома к месту службы; как постоянный «ленч» – закуска в 12 дня, – точно так же необходима и вошла в жизнь каждого американца песенка. Почти 5 лет заражена Америка танцем; 5 лет одно и то же движение ног, один и тот же танец, исполняемый «скопом», надоедает и очень однообразен. Американцами найден способ его разнообразить… песенкой.
Каждую неделю-две появляются новые песенки – на музыку для танцев. Одна из них живет, недолго и остается в неизвестности; другая, по большей части самая глупая, становится модной, и нет уголка, где бы ее не пели, и нет «дэнсинга» (танцовального зала), где бы под эту музыку не танцевали… Очередной новинкой Америки является песенка: «Yes, we have no bananos» (приблизительный перевод: «Да! у меня нет бананов, нынче нет у меня бананов!»). Вся соль этой песенки заключается в «Yes»: в английском языке, как и во всяком другом, в случае отрицания говорится «нет», но продавец фруктов – грек – ответил на вопрос «да» и после паузы: «у меня нет бананов».
Ничего не значущий пустяк понравился. Песенка поется везде.
Во время танцев она «выкрикивается» руководителем танцев, «профессором», через небольшую трубу-рупор. В кинематографах, после того как оркестр между двумя картинами исполнит арию из какой-либо оперы, появляется певец-музыкант, всегда имеющийся в оркестре, и – «Да! у меня нет бананов…» Под аккомпанемент оркестра, при беспрестанно меняющемся освещении, очень искусно устроенном, «Да! у меня нет…» и т. д. вы слышите и в водевиле.
Разъезжающий по Америке оркестр самого большого американского парохода «Левиафан» (читай: «Фатерлянд», отобранный у немцев), с весьма хорошим составом исполнителей, не имеет такого успеха у американцев во всех своих номерах программы, как в «Да! у меня нет бананов!»
Песенка выдержала тысячи экземпляров издания, считая от рождения два месяца, обогатила издателя и будет звучать до тех пор, пока новые Франк Сильвер и Урвинг Кон, сочинители ее, не напишут другой безделицы, которая понравится Америке.