Мы думаем, что эту нездоровую тягу к «американизму» следует объяснить незнанием у нас «подлинного американизма». Любовь ко всему таинственному, неопределенному, неизвестному – этот пережиток буржуазного общества – еще силен у нас и не изжит.
Для нас Америка – нечто совсем неизвестное: мы имеем не так уж много книг об этом континенте, а книг об Америке с социальной установкой и совсем почти не имеется. Если эти книги дают какое-нибудь представление о быте самой Америки, вместо обычных «чудес американской техники», то об искусстве Америки, о ее интеллектуальной жизни у нас нет книг вовсе. Да и за границей число их весьма ограничено.
С этой точки зрения настоящая книга является ценным вкладом в русскую литературу по данному вопросу, описывая и освещая советскому читателю область до сих пор неизвестную. Вместо теоретических рассуждений, обилия цифр и специальных исследований, авторы предпочли в легкой и зачастую остроумной журнальной форме дать общее представление о главнейших движениях и течениях в разных искусствах Америки, предпослав этому ряд очерков социальной жизни страны.
Правда, некоторые из искусств, как архитектура или живопись, вовсе не освещены авторами, а литература освещена отчасти, но здесь авторы были связаны размерами книги.
Тем не менее, эта книга, даже в таком виде, безусловно нужна, написана живо, ясно и прочтется нашим читателем самого широкого круга.
Ассоциация Молодых Режиссеров.
I. Прибытие
Больше месяца требуется, чтобы причалить к Америке, но в пути время проходит незаметно: день-два вы едете, неделю хлопочете о разрешениях на въезд, о квотах[1], нормах, удостоверениях и т. д.
И, наконец, когда, при виде приближающегося берега Америки, вы с трепетом, после месячного волнения и ожидания, ждете прибытия, Америка радует вас целым рядом неожиданностей.
Не успеваете вы сойти на берег, как вы делаетесь без малейшего усилия с вашей стороны «Наполеоном», и вас ссылают на какой-то остров, куда, оказывается, отправляют всех русских, прибывающих в Америку, для допроса, бани, осмотра и проч, «удовольствий».
Но мне везет: меня, как артиста, высаживают на берег немедленно и не менее быстро предписывают отправиться в то место, где живет мой поручитель, т.-е. в Мильвоки.
Здесь законы существуют для того, чтобы их исполняли, а не разговаривали о них, поэтому предписаниям следует подчиняться, не рассуждая. Но пароходная компания, на пароходе которой мы прибыли, оказывает помощь иностранцам; она – самая крупная И богатая и пользуется уважением у портовых властей; поэтому-то мне разрешается некоторое время обождать моего знакомого американского гражданина города Мильвоки, поручившегося зато, что мы зарабатываем по 200 дол. (о если бы!) в неделю.
По радио вызывают Мильвоки, затем разговор с Нью-Йорком, и через 20 минут портовые власти передают «подозрительного иностранца из Большевики» своему американскому гражданину, доход коего равняется стольким-то долларам, а состояние стольким-то, следовательно, обладающему доверием «дяди Сама».
В автомобиле я думал, что при въезде в Америку невольно запоминается величественная статуя свободы, внутри которой устроен целый дом. Подъемные машины поднимают посетителя к глазам статуи, и через глаза «Свободы» можно посмотреть, на «великую свободную страну».
И вспомнилась мне другая картина – на границе, уезжая из России, со смутной печалью смотрел я на простую деревянную арку, под которой проходит поезд, на буквы на арке – РСФСР и на слова революционной песни.
И, ей-богу, куда величественнее и красивее статуи свободы наша простая деревянная арка!
Вскоре я в Нью-Йорке. Сажусь в центре на экспресс «подземки» (подземной железной дороги) и через 1½ часа, проехав 20 миль, я все же в Нью-Йорке.
II. Первый взгляд на Америку
Не рассчитывайте здесь быстро разобраться. Все сразу осмотреть и получить сразу же общее впечатление.
То, что мы пишем здесь – лишь эскизы, более или менее удачные, к общей картине.
Соедините Москву и Ленинград, прибавьте часть Берлина и немного Парижа – получится слабый отпечаток Нью-Йорка. Он оглушает – это прежде всего. От шума буквально очуметь можно.
И, уже оглушенный и растерянный, понимаешь: он гнетет, давит, как огромный 58, 40, 35, 50-этажный мертвец, населенный шумными червями.
И ясно – в нем нет жизни, жизни, как мы ее понимаем, может быть, немного сантиментальной или же суровой, но личной, своей; нет жизни, ни героической, ни романтической, даже простой будничной жизни.
Здесь город «бизнес» – город дела. А дело одно: чеканить деньги. Нью-Йорк – это самый большой монетный двор земного шара.
1
Квота – норма на въезд для каждой страны. Так, в 1923 году польских граждан было пущено около 12.000, а СССР – 1.200.