С телевизионного экрана Эль Команданте и Начальник говорил: Мне кажется несправедливым, когда люди платят за электричество слишком много или методы взимания неудобны для людей. Именно поэтому я спрашиваю, не ошибаются ли электронно-вычислительные машины или не надо ли предпринимать какие-нибудь действия по улучшению методов взимания средств. Как нам создать такую систему оплаты, чтобы никто не чувствовал, что его обманывают или что он платит слишком много?
— А во-вторых, — продолжал доктор Эррера, — самое бредовое — это то, что руководитель государства ходит и подсчитывает, сколько у народа холодильников и стиральных машин. Ему следует заниматься глобальными вопросами. Фидель не может руководить каждой мелочью в государстве. Это безумие. Безумие заключается в том, что народ — и сам Фидель — верят в то, что он все это знает. В этом весь абсурд диктатуры личности. А люди сидят, совсем как моя любимая дочь, и поражаются, как это он смог запомнить все цифры.
— Не думаю, что он ходил по острову и считал холодильники, папа. Но я не могу спорить с тобой, когда ты в таком настроении. Пойду приму душ. Ужасно жарко.
Хуана поднялась. Не припомню, чтобы я видел более кислое выражение на ее лице.
— Посмотрим, есть ли вода, — лаконично ответил отец. Потом взглянул на меня. Он уловил блеск в моих глазах, поэтому тут же сказал: — Тебе незачем бежать за ней. Сиди. Выпей со мной стаканчик. Можем еще немного поглазеть на Фиделя.
Возражать я не осмелился. Разве я не стремился к признанию? К тому же я почувствовал мольбу в его голосе, он не хотел сидеть в одиночестве. Ему была нужна публика. Несмотря на его чудовищные речи, доктор Эррера всегда был мягким человеком. Добродушным монстром. Неудивительно, что он был одинок, — такой образ мыслей обрекал на одиночество. Больше того: такой образ мыслей обрекал на тюремное заключение.
И тем не менее я восхищался доктором. Несмотря на то что кровь закипала в венах, я понимал, чего он хотел. Потому что его принцип гласил, что обмен мнениями должен быть свободным. Этот принцип можно было назвать буржуазной иллюзией, но для него он был единственно возможным. Сидя в своей гостиной, он был Вольтером.
Из душа доносился звук бегущей воды: там мылась Хуана. И каждая упавшая капля была решающей победой революции, словно это были капли крови всех мучеников страны и прежде всего моего отца. Я вспоминал, как взял Хуану сзади, когда она стояла под душем, как ее стоны исчезали в шуме бьющей струи, как мы оба наглотались воды.
Доктор Эррера вернулся с напитком, смешанным из дешевого рома, сока манго, имбиря, лайма и льда. Основным ингредиентом был ром. На внешних стенках стаканов мгновенно образовалось множество капель, и вскоре стаканы оказались стоящими в луже воды, материализовавшейся из ничего. Рецепт этого коктейля доктор изобрел сам.
— Как называется? Нет, он никак не называется. Но для тебя он в самый раз. Он тебе нужен, Вот подожди — он сегодня еще наговорит кучу глупостей.
Коктейль был вкусным. Мы молча пили и смотрели на Фиделя. Ему стало жарко. Скоро наступит двадцать пять лет со дня штурма казарм Монкада. Он кричал: Мы смогли сказать НЕТ окончанию нашей борьбы, НЕТ проблемам, НЕТ пессимизму, НЕТ страху, НЕТ поражению, НЕТ оппортунизму, НЕТ идеологическим уступкам, НЕТ намекам на национализм и шовинизм НЕТ злоупотреблениям власти, НЕТ нарушениям принципов, НЕТ коррупции, НЕТ тщеславию, НЕТ демагогии, НЕТ смехотворному культу личности и НЕТ непогрешимости революционеров! Мы смогли сказать ДА солидарности, ДА марксизму-ленинизму, ДА антиимпериализму, ДА пролетарскому интернационализму, ДА необходимости иметь правящую партию, ДА коллективному руководству и демократическим революционным принципам, ДА самокритике, признанию и исправлению ошибок, ДА скромности, ДА полной и тотальной преданности народу, ДА уважению и восхищению борцами прошлого, стараниями которых живет наша родина, ДА вечной признательности тем, кто проявил солидарность с нами, тем кто своей благородной и бескорыстной поддержкой помог нам справиться с империалистической агрессией!
Один мой знакомый, обратившийся в ислам, утверждает, что невозможно понять ислам, не услышав, как Коран читают по-арабски. Он не знает арабского, да это и не важно. Я бы сказал, что точно так же невозможно понять Кубинскую революцию, не услышав речей Фиделя Кастро. Его речи обладали гипнотической силой, завораживающим ритмом, чем-то похожим на тот, который, по моим представлениям, связывал мою поэзию и новую кубинскую музыку. Речи Фиделя были музыкой. Они были построены, как симфонии. Пока я сидел и кивал в такт этому ритму, я испытал такую гордость, что к горлу подкатил ком.