Выбрать главу

Доктор Эррера воспринимал все происходящее совершенно иначе. Он был глух к этой музыке.

— Мы говорим ДА марксизму-ленинизму, ДА четырехчасовым речам, НЕТ электричеству и НЕТ водоснабжению! — насмешничал он.

Я промолчал, хотя был взбешен.

— Ты слишком молод, — произнес он. — Слишком молод. Как ты думаешь, почему Фидель обожает молодежь? Потому что в вас можно вбить все что угодно. Вы еще не наслушались разговоров, поэтому полагаете, что ими можно быть сытыми… Здесь происходит нечто пугающее. Ты знаком с понятием энтропия? Это из физики.

Я покачал головой.

— Говоря об энтропии, мы говорим об утечке энергии, о том, что из вселенной, или из части вселенной, убывает энергия. Если она не будет восполнена, система постепенно придет в упадок. Если энергия — как в нашем случае — конвертируется в разговоры, которые, в свою очередь, не могут принять никакую энергетическую форму, кроме как породить еще больше разговоров, результат будет таким же. Ты понимаешь, как это связано с Кубой?

— Нет, но уверен, что вы мне это объясните, — сказал я так язвительно, как только осмелился. Но мой собеседник всего лишь быстро улыбнулся в ответ. Язвительность не произвела на него никакого впечатления. У доктора был к ней иммунитет. Он собирался пояснить свою мысль.

— Вот смотри, — сказал доктор Эррера. — Куба — как моя рубашка. Взгляни на мою рубашку.

Я посмотрел. Она была белой, выглаженной и красивой. У меня никогда не было такой прекрасной рубашки, так что я только улыбнулся.

— На первый взгляд неплохая. Но приглядись повнимательней.

Он вытянул руки так, чтобы я смог рассмотреть манжеты. Сначала я обратил внимание только на запонки, серебряные с красной эмалированной монограммой. Потом заметил, что по краю манжет кое-где начинает появляться бахрома. На шве на внутренней стороне рукава — то же самое. Края обтрепались.

— И здесь. Смотри.

Он склонился ко мне и оттянул край воротничка. Я увидел ту же картину: отчетливый ряд бахромы. И темный ободок с внутренней стороны.

— Ты понимаешь? Изношенность материала. А теперь цвет. Ты видишь, какого она цвета?

— Белого.

— Белого? Как бы не так, она не белая. Она была белой много лет назад. Она серовато-желтая, как дождевое облако, и она настолько истончилась, что мы больше не решаемся ее отбеливать. Не то чтобы это имело большое значение. Мы уже не помним, как выглядит белый цвет, вот в чем наша проблема. Белый цвет нельзя сравнить с листом бумаги, потому что наша бумага больше не белая. Осталось ли у нас вообще что-нибудь белое? — Доктор снова опустился в кресло. — А эта рубашка, понимаешь ли, последняя в своем роде. Больше таких не будет. Мы не производим таких рубашек на Кубе и никогда не будем. Такие рубашки не производят в странах, с которыми мы торгуем. Теперь моей рубашке, собственно говоря, все равно. Я не щеголь. Но речь не только о ней, а абсолютно обо всем, что нас окружает. Все красивое, старинное, сделанное с любовью и заботой, разваливается, никто не собирается его ремонтировать, а если его заменяют, то каким-то жутким хламом. Это энтропия. Посмотри на дома в нашем квартале. Да за то, что прекрасные старинные дома довели до такого состояния, надо сажать в тюрьму. Знаешь, чем мы страдаем? Равнодушием. Это одно из самых ужасных человеческих качеств. Двадцать лет с этим человеком — и мы превратились в равнодушный народ!

Он указал на телеэкран, и маленький зеленый человечек воспользовался паузой, чтобы сказать: К какой цели мы стремимся? К ста тысячам, которые, как мы считаем, являются необходимым минимумом для решения проблемы. 50 000 мы хотим в 1980 году. Пятилетний план на 1980–1985 годы уже разрабатывается. И не только. Мы готовим исследование, которое поможет нам спрогнозировать развитие до 2000 года. Так что к следующему партийному съезду у нас будет еще один пятилетний план, лучше подготовленный и лучше изученный, задолго до срока…

— Тьфу ты, не могу больше, — сказал отец Хуаны. — В ушах звенит. Не возражаешь, если я выключу?

Я ничего не ответил, а он подошел к телевизору и нажал на кнопку. Человек должен доверять своим гостям, если выключает телевизор в то время, когда показывают Фиделя.