За стенами ржали лошади, слышалась чужая, рвущая уши и раздирающая душу речь – кто-то отдавал приказы. Наверное, они исполнялись в точности, потому что во двор полетели камни. Их было много, и Дионисий успел подумать, что под таким градом покинуть горящий дом будет непросто.
Алексия металась по комнате, тщетно пытаясь погасить разгоравшееся пламя. Ее хитон вспыхнул, но Дионисий, схватив не замеченную матерью трехручную ги́дрию, плеснул водой, одновременно оттолкнув от занявшегося ткацкого станка деревянный кли́смос.
– Мама, мы должны отсюда уходить. Горит весь дом!
Алексия вскрикнула, безумными глазами посмотрела на сына.
– Где твоя сестра? Где Дайона?
– Не знаю! Гинекей загорелся первым. Я бросился к тебе. Это скифы, мама! Я слышал их речь и ржание коней! Беги за мной!
Он потянул ее за руку. Алексия бросилась за сыном, но, запутавшись в складках хитона, упала. Вскрикнула от боли. Вскочила. Снова упала.
– Мама!
– Моя нога!.. Поздно…
Алексия потянулась к глиняной шкатулке. Та, выскользнув из дрожащей руки, разбилась. На пол посыпались нехитрые материнские украшения.
«Пиксида! Разбитая пиксида! Все так, как в моем видении!»
Дионисий упал на колени, пытаясь помочь матери. Но Алексия вытащила из лежащих комком пряжек, застежек, серег простое ожерелье, сделанное из ракушек-гребешков и костяных бляшек камбалы.
– Сыночек, беги без меня. Найди Дайону, спасайтесь вместе! В Херсонес бегите. Там твой дядя, мой брат – Актеон. Это ожерелье он сделал своими руками, когда мы были еще маленькими. По нему он узнает тебя. Ну же, Дионисий!
– Нет, мама, нет! Только с тобой!
– Моя нога повреждена. Мы встретимся позже. Обязательно встретимся. А сейчас выполни мою просьбу. Дайона где-то в доме. Помоги ей. И нам с отцом помоги: мы будем спокойны, зная, что наши дети в безопасности. Ты выполнишь мою просьбу, Дионисий?
Он молчал. Холодный голос внутри подсказывал, что все, о чем говорит мать, – неправда. Что эти минуты – последние. И больше он не обнимет ее, не услышит любимого голоса. Теряя драгоценные мгновения, Дионисий стоял, глядя на мать. Пламя, вопли, треск рухнувших где-то перекрытий – все это было, но словно во сне.
Алексия, забыв о боли, выпрямилась и с размаху ударила сына по щеке.
– Ну же, раскисший мальчишка! Очнись и беги! Спасай сестру. Ты отныне несешь ответственность за ее жизнь!
Пощечина и приказ подействовали, Дионисий приник к матери:
– Я люблю тебя, мама, – и, до крови закусив губу, чтобы не закричать, не оглянуться, выбежал из гинекея.
Комната сестры находилась рядом, но Дайоны в ней не было. Не было ее и в других комнатах, и в трапезной. Не замечая летящих камней, стрел, Дионисий метался по дому. Кто-то страшно закричал в кладовой, и мальчик бросился туда.
Кричал отец. Рухнувшее перекрытие придавило его к полу. Он скреб содранными в кровь пальцами плиты, покрытые чем-то скользким.
– Масло! Отец, это масло! – закричал Дионисий, понимая, насколько опасно, когда столько масла находится рядом с огнем.
Сквозь уходящее сознание Гераклеон разглядел сына и успел крикнуть:
– Немедленно убирайся!
Масло, достигнув огня, вспыхнуло.
Больше ничего не соображая, не отдавая отчета в своих действиях, Дионисий пошел по дому, поочередно заглядывая туда, куда еще можно было заглянуть. После того как на его глазах погиб отец, после приказа матери в сознании засело одно – найти и спасти Дайону.
Не понимая, что делает, он шагнул в только что выбитую калитку прямо под ноги гарцующей лошади. Всадник в пластинчатом панцире – страшный, огромный, скалящийся из-под глубокого шлема, – занес для удара копье, но пущенная из продолжавшей обороняться башни стрела, пролетев совсем рядом с лицом, отвлекла его внимание. Рука не опустилась.
В этот момент кто-то крикнул:
– Беги!
– Епифаний?!
– Беги!
Появление учителя и друга придало силы. Дионисий рванулся за растворившейся во тьме фигурой. На его счастье, всадник, заметив, что целил в мальчишку, не стал устраивать погоню. Добежав до арбустума, Дионисий, почти ничего не видя перед собой, уткнулся в спину резко остановившегося старика.
– Стой!
Епифаний задыхался. Долгий бег был не под силу человеку с нездоровым сердцем и слабыми от болезней и старости ногами. Упав в траву, он прохрипел:
– Сядь!
Теперь, когда не надо было решать самому, когда рядом оказался взрослый, умудренный жизнью человек, вернулось осознание происходящего. Дионисий почувствовал, что его руки сжимают какой-то предмет, поднес его к лицу и в тусклом свете Селены{18} увидел ожерелье матери. Порыв бежать обратно предупредила рука Епифания.