XXX
Давай мигрируем в центр Урала;
хочу туда где света мало.
чтобы ты со всем потенциалом проявила себя.
Режущая до костей тоска.
Чтобы лёгким не хватало воздуха.
Чтобы вечно не собранный и вечно отсталый от жизни.
Помятый домой возвращался.
XXX
Я бы уехал далеко на север;
Где будет лежать только снег.
Там будет вечный ветер;
и не найдёт мой труп человек.
Буду строить дом изо льда;
На глыбах буду спать;
Лучше от холода сдохнуть;
Чем себя понять.
XXX
Я мог быть плесенью на стенах;
ждать когда зайдёшь ты;
чтобы дышать моими спорами.
вдыхай их, они уже в твоей трахее;
по венам экспрессом по телу;
отважное дело.
почувствуешь что не в порядке;
закружится голова;
я уже в тебе;
я буду с тобой всегда.
XXX
Как падал мир;
Как мы с тобою тише стали;
Как мыши,
За ковром.
Несли по зернам свои жизни.
Прямо с крыши, в поле;
Я болен. И ты тоже.
Тише, тише, мы ведь мыши.
XXX
Вчера, я видел, как хоронят светлячков;
Как светлые ещё тельца, скидали в светлые гробы.
Не будут больше нам мешать влюбляться.
Не будут нам жужжать с обидой юной головы.
О, как прекрасно насекомое в полёте.
Рисуешь чудные узоры в темноте.
А я смотрю и трогаю узоры;
Но кружевном твоём белье.
XXX
Стоял один я в поле, гордо,
И не боялся ветра и пурги.
Мои кривые ветви, были домом для степной души.
Я каждый год смотрел как стаи птиц летели
И каждый миг мой корень рос.
Сроднился я с сырой землей, она по мне скучала
И каждый день рассказ я заводил-
" О том какая суша дальше, за тем высоким каменным столбом"
Однажды вихрем мне весенним,
Тебя природа принесла ко мне.
Крича самумом утешая
И нежно спящую в пуху .
Марнская лошадь.
Человечество теряло свою значимость. Мы были уже не людьми. А что скажете вы, наблюдая за тем как существо с гордым именем человек, превращает собрата в кучу костей и мяса? Ни страх, ни желание стать известным толкнуло меня это писать, я просто передаю вам события той напрасной войны.
9 сентября 1914. В наших окопах царил хаос, вши почувствовали себя как дома, еще бы, столько голов еще были отведены под колонии этих гнусных насекомых. По каске моего товарища бил дождь, будто наигрывая приятную сонату перед неминуемой гибелью. Арн, так звали, когда моего живого товарища, уставился в горизонт, все его существо издавало немой сдавленный крик, вся душа хотела покинуть тело и улететь туда где ему было хорошо. А когда было последний раз, это "хорошо"? Война длилась пару месяцев, но мои волосы уже с лихвой наградила седина, из молодого юноши, благодаря холодным вздохам войны я превращался в старца. " Когда это произошло?"– сначала я удивился этому вопросу, считая, что я спросил самого себя. Вернувшись в свое тело, я наконец понял, что спрашивает это Арн. " Что произошло, Арн?"-спросил я, уставившись как сосед по несчастью достает из кармана шинели кисет с табаком, на левой руке у него не хватало пальца, палец забрала война. " Оглянись, есть ли толк существования человека, если вершит он только гибель, зачем музыка или небо, если мы так бессмысленно рвем друг друга на куски"– так же не поворачиваясь ответил Арн, в это время с его грязных пальцев щепотка табака отправилась к нему в ноздри, одаривая приятным жжением носоглотку. Я поднял голову к нему, уткнувшись затылком в глину, которая с радостью мне предоставила себя, словно самая дешевая куртизанка, предоставляет себя уличному забулдыге. На глаза выступили слезы, я понимал, что выйти из этой банки получится не всем. Война перечеркнула все достижения человека. Наше рождение, наши улыбки. Глупо говорить, что выживает сильнейший, в это время умерли все. Небо, стянутое тугим дымом, словно испражнения вредных ангелов, изгадивших чистое полотно. От 28 июля тянется вереница событий, словно воронка затягивающая в себя всю жизнь.
Сегодня ты простой учитель, а завтра с винтовкой на перевес шагаешь по трупам таких же людей, как и ты. Нет не уютного дома, не чашки кофе в кресле, это заменил брезент на полу окопа и котелок жидкого цикория от которого в животе внутренности,, ноют. Я смотрел на свои руки, на свои ли уже? Не узнавал их, они были покрыты тонким слоем красной жидкости, наверное, кровью. Из далека доносился предсмертный рев раненой лошади, немецкая она была раньше или французская, не имеет значения, она была на нейтральной линии, а значит она оставалась ничей, бедное животное в страхе водило глазами, ожидая помощи от такого ужасного существа как человек, от ее внутренностей валил пар, именно он через несколько дней будет вызвать тошноту у солдат на чьи головы падет попутный ветер. «Пристрелите ее наконец!» Донеслось из нашего окопа. Минутой позже, низкорослый усатый господин, в изрешечённой шинели, бросив винтовку товарищам, согнувшись словно старушка, семеня и хлюпая грязью побежал к лошади, раздался характерный хлопок, лошадь последний раз ударила копытом по земле. Наш окоп озарил вопль радости, на венгерском, немецком и чешском языках. Лошадь словно была тем, что могло помешать нам умереть в этот день, нет. Она говорила о жестокости жизни, ничем не виноватая, оставленная кобыла.