— Брось, Хэт, — прервал его Эддос. — Не пори ерунду.
— Помолчи, — огрызнулся Хэт. — Прав был Гитлер. Сжечь все законы. Все до единого.
Три месяца Хэт и сержант Чарльз не разговаривали. Сержант был обижен на Хэта, но всегда передавал ему привет.
Однажды он подозвал меня и спросил:
— Ты сегодня увидишь Хэта?
— Да, — ответил я.
— А вчера видел?
— Да.
— Как он там?
— Чего?
— Ну, как он поживает? Хорошо или не очень?
— Нормально, только злится все время.
— Охо — хо, — вздохнул сержант Чарльз.
— Ну, я пошел, — сказал я.
— Погоди…
— А?
— Нет, ничего… Постой. Передай ему привет, ладно?
Хэту я сказал:
— Встретил сегодня твоего сержанта. Он меня к себе затащил. Все ныл, что больше не сердится на тебя. Да, еще просил передать, что это не он сказал полицейским про воду в молоке.
— Про какую воду? В каком молоке? — удивился Хэт.
Я не знал, что ответить.
— Во что превратился Тринидад! — воскликнул Хэт. — Кто‑то сказал, что у меня в молоке вода. Никто не видел, как я разбавляю молоко водой, но все говорят так, будто видели. Все только и говорят о какой‑то воде в моем молоке.
Даже эта история доставляла Хэту удовольствие.
Я всегда считал Хэта человеком с устоявшимися привычками, трудно было представить его другим. Ему было тридцать пять, когда он взял меня на крикетный матч, и сорок три, когда его посадили в тюрьму. Но мне казалось, он не меняется.
Внешне, как я уже говорил, он был похож на Рекса Харрисона[2]. Темнокожий, среднего роста, ни толстый, ни худой. Когда он шел, было заметно, что ноги у него кривоватые и плоскостопые.
Я думал, он всю жизнь будет заниматься одним и тем же. Ходить на крикет, футбол и скачки; утром и днем читать газету, сидеть на дороге и болтать; напиваться и буянить под Рождество и Новый год.
Казалось, ему больше ничего не надо. Ему хватало самого себя, я думал, он и женщинами не интересуется. Конечно, я знал, что время от времени он посещает кое — какие заведения в городе, но считал, что он ходит туда скорее из желания встряхнуться, нежели из потребности в женщинах.
Но произошла история, из‑за которой распался клуб Мигель — стрит, и Хэт стал другим.
Думаю, в случившемся был отчасти виноват Эдвард. Мы не подозревали, как сильно Хэт любил Эдварда, а ведь он страшно горевал из‑за его женитьбы. И не мог скрыть радости, когда жена Эдварда сбежала с американским солдатом. А как он переживал отъезд Эдварда на Арубу!
— Все вырастают или уезжают, — сказал однажды Хэт.
В другой раз он сказал:
— Дурак же я был, что не пошел работать к американцам, как Эдвард и многие другие.
— Что‑то Хэт зачастил в город по вечерам, — сказал Эддос.
— Ну, он взрослый человек, — ответил Бойе. — Что хочет, то и делает.
— Есть такие люди, — сказал Эддос. — Вообще‑то все люди такие. Начинают стареть, и страшно им становится. Вот и молодятся.
Я разозлился на Эддоса, мне не хотелось ему верить, но он был прав, и мне стало стыдно за Хэта.
— Ну и поганый же у тебя язык, — сказал я Эддосу. — Взять бы его, да на помойку.
И вот, в один прекрасный день Хэт привел женщину.
Поначалу мне с ним было как‑то неловко. Ведь он теперь стал солидным мужчиной, отцом семейства и уже не мог все время проводить с нами. Однако, все делали вид, будто никакой женщины нет. И, что хуже всего, Хэт тоже. Он никогда не говорил о ней и вел себя так, словно хотел сказать: ничего не изменилось.
Она была полноватой мулаткой лет тридцати, очень любила синий цвет и называла себя Долли. Бывало, сядет у окна, уставится на что‑нибудь и так просидит до вечера. С нами она не разговаривала. Сдается мне, она вообще не разговаривала, разве что звала Хэта домой.
Однако Бойе с Эрролом были довольны переменами.
— С женщиной дом совсем другой, — говорил Бойе. — Не знаю, с ней мне больше нравится.
А моя мать сказала:
— До чего же мужики тупые. Хэт так переживал за Эдварда, а сам спутался с этой девицей.
Миссис Морган и миссис Бхаку так редко видели Долли, что не успели заметить в ней дурного, однако сошлись на том, что она ленивая и никчемная.
— Эта Долли как старая барыня из богатого дома, — сказала миссис Морган.
Постепенно мы начали забывать о Долли. Да это было и нетрудно, ведь Хэт вел себя, как и раньше. По — прежнему ходил с нами на все матчи, сидел на дороге и болтал.
Когда Долли звала его домой, он никогда сразу не отвечал.
Через полчаса Долли снова вопрошала:
— Хэт, ты идешь?
И тогда Хэт отвечал:
— Иду.