После того, как я выплеснул свое напряжение, волна осознания накрыла меня. Пока я стоял в центре своей огромной комнаты, когда кругом были разбросаны осколки зеркала, мои измученные суставы на пальцах кровоточили, а в стене появилось несколько дырок, которые требовалось заделать и оклеить обоями, я уже больше не мог убегать от реальности произошедших сегодня событий.
Моя мама была мертва, а сестра находилась в искусственной коме из-за полученных травм. Меня подавляло чувство вины. Не было ничего, чтобы я мог сделать, чтобы тот грузовик не проехал ту стоп-линию, а моя мама пристегнула пряжку ремня безопасности, но я был главой семьи и был ответственным за защиту моей семьи.
Усталость взяла верх. Я пришел в ужас от звонка будильника, который громко отдавался у меня в ушах, тогда я понял, что все еще был одет в свою пропитанную потом форменную рубашку, что была на мне, когда позвонили из больницы.
Проверив свой телефон, я увидел несколько сообщений от товарищей по команде, беспокоившимися обо мне, и новое сообщение от номера, который не был сохранен у меня в телефоне.
Разблокировав телефон, я прочитал слова, от которых слезы облегчения выступили на моих глазах.
«Просто хочу сообщить вам о том, что ваша сестра отлично провела эту ночь. Я оставила ваш номер медсестре из дневной смены и позже проверю, как там у нее дела. Берегите себя. Карла».
Я быстро написал ответ.
«Спасибо, что сообщили мне об этом. Я сейчас направляюсь прямо туда. Надеюсь, что вы немного отдохнете, после длинной ночной смены».
Приняв быстрый душ, пару раз откусив холодную пиццу, позвонив своему тренеру, я поехал обратно в больницу.
Просто будь сильным.
Дыши.
Глубокие... медленные... вдохи.
Все будет хорошо.
С ней все будет хорошо.
МИЛА
Боль и полнейшее непонимание охватывали каждую клеточку моего тела.
— Мила? — голос Брейдена звучал где-то далеко. — Мила? Ты слышишь меня?
Я попыталась ответить, но ничего не получилось. Мое горло было словно пустыня, просящая дождя, чтобы пролились вопросы и крики о помощи.
Кто-то гладил мои волосы, но мои глаза не могли открыться, чтобы посмотреть, кто заботился обо мне. Я представила изящную руку своей матери, скользившую по моим светлым локонам, пока мой брат пытался поговорить со мной.
Где я?
Почему все так болит?
Почему я не могу говорить?
Почему не открываются мои глаза?
Незнакомый, едва различимый, голос начал что-то объяснять моему брату.
— ...и именно поэтому, она по-прежнему не приходит в себя. Она будет в таком состоянии еще какое-то время. Почему бы нам не дать ей поспать еще немного и не попытаться через несколько часов?
Упоминания о сне звучали слишком блаженно. Я чувствовала себя как Скарлет О'Хара в той сцене в Таре, когда жизнь стала слишком тяжелой для нее, чтобы думать об этом в тот момент.
***
Тихий пищащий звук прорвался в мой туманный сон, и я попыталась приподнять тяжелые веки.
— Мам? — мой голос был хриплым и напряженным, когда слезы начали жечь мои глаза.
Глубокий голос моего брата был наполнен такой добротой.
— Нет. Это я. Это только я, — я чувствовала, как его пальцы отвели в сторону челку с моего лба и щек. — Так приятно видеть, что ты проснулась.
— Что? — я начала задыхаться, испытывать удушье и кашель. Все болело: мое горло, грудь, ноги, живот, спина, лицо, глаза, губы. Я дрожала, у меня проступила испарина. Я чувствовала, как будто мое тело весило миллион фунтов. Если бы мои волосы могли испытывать боль, я была уверена, что они кричали бы от боли в тот момент.
— Ты попала в аварию. Ты что-нибудь помнишь? — спокойный голос Брейдена взволновал меня еще больше.
Воспоминания об аварии начали наполнять мое сознание, и я начала задыхаться.
— Мама? Где мама?
Пальцы Брейдена переплелись с моими, когда он начал рассказывать мне об аварии.
— Мне так жаль, Мила. Я не знаю, как рассказать тебе об этом.
Мои глаза были приоткрыты, а слезы, наполнившие их, сделали так, что было просто невозможно что-то увидеть, но выражение боли на лице у моего брата было тем, что я никогда не смогла бы забыть. Тот момент был навсегда запечатлен у меня в мозгу — доля секунды, когда жизнь превратилась в сплошной кошмар.
Глава 2
ГЕВИН
Схватив горсть арахиса, я забросил ее в рот.
— В этом заведении уже давно пора начать готовить какую-нибудь чертову еду, я голодный, — я запустил арахисом прямо Шону в ухо, промахиваясь.
Черт побери. По крайней мере, на льду мне удается лучше попасть в цель.
Мой лучший друг закатил глаза.
— Целая неделя в одиночестве. Чувак, ты готов? — спросил Шон и усмехнулся, прежде чем сделать еще один глоток своего налитого на три пальца виски Jameson.
Я пожал плечами.
— Как никогда раньше. Я готов взять все в свои руки.
Шон крепко хлопнул меня по плечу так, что кто-то другой вряд ли бы расценил это как дружеский жест, но это было именно то, как мы вели себя друг с другом.
— Будет классно, чувак. Рад за тебя и Марселу.
— Ты, мать твою, ненавидишь ее. Ты никого не обманешь, — я перекатывал во рту вишенку, мгновение наслаждаясь ее сладостью.
Он драматично вздохнул, прижимая руку к груди.
— Разве я когда-нибудь говорил что-то такое?
— Да, ладно тебе, чувак, ты знаешь, что я прав. Как насчет того, что ты каждый раз пьян с того дня, как я сказал тебе, что собираюсь попросить Марвелу выйти за меня? А это твое бесконечное «ты совершаешь огромную ошибку, мужик. Не делай этого, чувак. Эта женитьба разрушит твою гребаную жизнь».
— Я? Нет, я бы никогда такого не сделал, — Шон выдал короткую ухмылку. — Каким бы я был лучшим другом, если бы не подвергал сомнению самое важное решение в твоей жизни?
Я пожал плечами.
— Дерьмовым другом, но, тем не менее, осталась неделя. Я думаю, мы оба знаем, что это произойдет.
Шрн вскинул руки вверх.
— Ты прав. Я забочусь только о твоих интересах. Если это женитьба на злой ведьме Бастинде из «Страны Оз», то так тому и быть.
— Ты ее практически не знаешь, — я хлопнул своим пустым стаканом перед барменом. — Искусительница за барной стойкой, еще.
Она откинула с лица свои короткие черные волосы, подстриженные в стиле «пикси», одаривая меня ледяным взглядом.
— Ты же знаешь, что я терпеть не могу, когда ты так называешь меня, Гевин.
Она начала готовить мой второй коктейль «Манхэттен», одаривая меня смущенной улыбкой.
— О, да ладно, Джордан, ты знаешь, что я просто шучу с тобой.
Джордан улыбнулась мне, поставив стакан на насквозь мокрый подстаканник, а потом положила еще две вишенки, именно так, как мне нравилось.
— Ты нисколько не изменился со времен школы. Ты по-прежнему тот же самый напыщенный придурок, каким был всегда.
Я сделал большой глоток.
— Да, и поэтому ты меня любишь.
Она ухватилась за живот, и из нее вырвался глубокий смех, при этом она била ладошкой по барной стойке.
— В твоих гребаных мечтах, Гевин. Только в твоих долбанных мечтах.
Джордан бы никогда этого не признала, но мы с Шоном были единственными людьми, кого она хотя бы отдаленно переносила на дух среди наших одноклассников. Мы трое были маленькой волчьей стаей, с тех пор как себя помнили, мы росли всего в нескольких домах друг от друга в старом районе недалеко от станции Хантингтон.