С некоторых пор кладбищенский сторож стал замечать, что в его отсутствие кто-то шарит по закуткам покосившейся от ветхости избушки. Исчезала одна снедь, которой иногда делились родственники усопших, прося смотрителя смиренной обители подобрать для погребения отошедших в мир иной место посуше да поухаживать за дорогим холмиком. Время было смутное, шел девятнадцатый год, в самом разгаре братоубийственная война, вырывающая из родных гнезд сотни тысяч людей и разбрасывающая их по белу свету — кто знает, придется ли когда прийти снова на могилку, помянуть добрым словом родителя, брата, сестру, мужа.
Сторож никому не отказывал, по-христиански близко к сердцу принимая боль убитых горем родственников. Бывало, иной раз тайком от властей хоронили и лиц, к которым большевики не очень благоволили. Полуглухой смотритель не препятствовал и этому, считая, что после смерти все равны. Не закапывать же убиенных в грязном овраге или в другом непотребном месте только за то, что они придерживались иных идеологических взглядов. Лояльное отношение сторожа к нарушителям распоряжения городских властей о недопущении захоронения на городском кладбище лиц, принадлежавшим к эксплуататорским сословиям, щедро вознаграждалось. Конечно, по весьма скромным возможностям того голодного времени.
Свою сторожку кладбищенский смотритель всегда оставлял открытой. И вот, пользуясь его доверчивостью, кто-то стал одалживать то кусок хлеба, то связку воблы, то круг колбасы. Как-то раз, обнаружив очередную пропажу, старик не на шутку рассердился и решил устроить засаду. Почему-то он был уверен, что это дело рук дезертира, скрывавшегося поблизости. Весь город знал старика, и вряд ли кто-либо из жителей посмел бы унести из его жилища последнюю краюху хлеба.
Каково же было удивление старика и его добровольных помощников, когда вместо ожидаемого бродяги-дезертира перед ними предстал дрожащий от страха низкорослый, отощавший от недоедания мальчишка лет двенадцати-четырнадцати. Он оказался беспризорником, пережившим смерть родителей, бродяжничавшим по городам и селам, добывающим скудное пропитание то попрошайничеством, то воровством. Одинокий полуглухой старик сжалился над прибившимся к сторожке найденышем, приютил его у себя. Мальчишка сначала со страхом наблюдал за занятием своего спасителя. Потом пообвык и вскоре стал помогать старику.
Чего только не насмотрелся мальчишка-приблуда на кладбище! Хоронили по-разному. Бывали случаи, когда терявшие сознание матери падали в обмороке с края могилы прямо в свежевырытую черную яму, некоторых невозможно было оторвать от крышки гроба. Много леденящих душу картин безутешного человеческого горя промелькнуло перед глазами подростка, немало скорбных процессий увидел он, открывая ворота кладбищенской ограды. Хоронили здесь разных людей — старых и молодых, красноармейцев и детей, больших начальников и скромных обывателей. И все же одни похороны особо врезались ему в память.
Было это в сентябре 1919 года. Перед обедом на кладбище пришла группа красноармейцев с лопатами. Облюбовав место на песчаном грудке, принялись за работу. Крутившийся возле них парнишка слышал разговоры, которые вели между собой красноармейцы во время перекуров. Говорили о поезде, на котором везут убитого командира. Прибытие поезда ожидалось к вечеру. Бойцы, недовольные малопривлекательным занятием, вполголоса поругивали командиров: пассажирский поезд прибывает обычно утром, вечером приходит товарняк, не повезут же на нем убитого — больших военных начальников, даже мертвых, возят обычно в их собственных вагонах. По всему видно, красноармейцы обслуживали какой-то высокий штаб, отсюда их хорошая осведомленность в том, кому что положено даже после смерти.
И тем не менее гроб с телом командира доставил приползший к вечеру усталый товарняк. Похороны состоялись в тот же день. Помощнику кладбищенского сторожа бросилось в глаза, что гроб был цинковый, запаянный. Его опустили в яму, вырытую бойцами комендантского взвода, военные, сопровождавшие в пути тело своего командира. Траурный митинг продолжался недолго. Прощальные речи произносили только приезжие. От местных не выступил никто. Трижды слились в салютных залпах хлопки револьверных выстрелов — их тоже производили только прибывшие. Они же установили на холмике свежей земли деревянное надгробие с фамилией погребенного.
Фамилия ничего не говорила ни кладбищенскому сторожу, ни тем более его малолетнему приемышу. Правда, она была необычной, но за время жизни у старика-смотрителя парнишка слышал и не такие. Привык к венгерским, немецким, словацким, китайским. Поэтому в мальчишескую память врезалась не столько редкая фамилия командира, сколько запаянный цинковый гроб. Ни до, ни после этого случая мальчонке не приходилось больше видеть подобных гробов. Хоронили обычно в деревянных.