Прозвучал одобрительный мат из кухни. Пренебрежительно вздохнув, Снолли встала из-за стола и молча покинула нас.
— Займёмся этим завтра, курица никуда не денется, — подошёл Фродесс с крупно нарубленным салатом, — угощайтесь.
Фродесс подал быстрый перекус, протиснул свой массивный живот под стол и безотлагательно приступил насыщаться.
— Отвратительно готовишь. А ещё толстый... словно горчан, — послышался голос Споквейга невесть откуда, а во Фродесса полетела жестяная бадья, которая, отскочив от угла головы Фродесса (голова у него угловатая), ударилась о стол, уничтожив почти весь наш ужин, из-за чего я огорчился и потом ещё долго пытался заснуть под громкое урчание своего обездоленного живота.
Под утро явился мне прораб. Был одет он в клетчатую рубашку, и была на нём оранжевая каска.
Прозвучал его сиплый голос:
— Этими самыми руками, Лэд, именно ими я возводил этот дом. Ты считаешь себя праведным? Эти руки не любят лицемеров...
После этих слов он приступил душить меня изо всех сил.
Я проснулся в поту. Сердце колошматилось, словно бес на сковородке. Но всё же я решил ещё немножко поспать.
— Ещё спать вздумал?! Ах ты лентяй... — зашипел прораб и продолжил душить с ещё большей яростью.
Я вскочил с кровати и еле отдышался.
На улице рассвело, птички уже во всю расчирикались. Я помолился и успокоился.
Моя старая комната на втором этаже оказалась незанятой. Как вчера сказал Фродесс, личных комнат у них гораздо больше, чем проживающих в доме людей. Моя старая скрипучая комната... Помимо кровати в ней было все, что я так люблю: сундуки, мешки, мебель с ящичками — и всё пустое. Теперь у меня столько свободного места под вещи! Вещей, правда, нет, разве что десятки разнокалиберных крестов, дюжина молитвенников, пара священных Писаний, святая вода, роба, мантия как у волшебника, балахон как у еретика и всяко-разные приспособления для колдовских утех.
Я вышел из своей комнаты и отправился в гостиную. Там я встретил Снолли, которая сидела в кресле и употребляла дюшес.
— Зеркало у вас неправильное: меня должно показывать, а показывает Споквейга... — пожаловался я на зеркало в коридоре, что обнаружил вечером по пути в спальню.
Заметив, что рядом с ней на полу рыдают куры, поинтересовался.
— Что здесь произошло?
Вместо того чтобы ответить, Снолли покачала головой и опрокинулась на спинку кресла. В этот момент в комнату зашёл Фродесс со шляпой в руках.
— Григхен умерла, — с горечью поведал он, — сердечный приступ.
— Что в доме делают куры?
— Ты не понимаешь, Лэд... Конечно, это непросто принять, но... Григхен, её больше нет, — продолжал Фродесс дрожащим голосом, — пойди попрощайся с ней. Она лежит на заднем дворе.
— А что с наследством?..
— ...Скоро будут похороны, а ведь ты священник, ты... сумеешь подобрать нужные слова, — вымолвил Фродесс, всхлипнул, и ушёл.
— Какого хрена? — обратился я к Снолли.
— Жлика на улице, — резко намекнула она, что не будет разговаривать.
Я вышел во двор и увидел в двадцати шагах Авужлику, стоявшую ко мне спиной. Я подошёл к ней. Она смотрела прямо на курятник и скалилась, как Ефрей Крутезняк, когда река меняла своё течение в противоположную сторону... “Это из-за тебя, падаль!” — кричал он на статую Джейса и плевал ей в лицо, кричал и плевал, кричал и плевал...
— Лэд, почему ты держишься за голову? — повернулась она ко мне.
Я уже и забыл, насколько Авужлика была забавная и в то же время приятная на вид.
— Извини, всё никак не могу забыть пари Ефрея с адептами секты “Иго Господне”.
— Кто-то убил курицу, Лэд, – она бросила взгляд на готовящуюся похоронную процессию у дома.
— Думаю, виноваты адепты.
— Какие адепты? Их в Хигналире нет! — со стремительно нарастающим недоумением повернулась она.
— Сектанты повсюду. Я сам был сектантом.
— Ты никогда не был сектантом! Да что с тобой?
Я осознал, что слегка разнервничался и несу какую-то муру. Нужно было срочно разрядить напряжённую обстановку. Я перекрестился и запел хвалу Господу: “Го-о-о-осподи, помилуй, Го-о-о-о-о-осподи-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и”, что вызвало у Авужлики ещё большее негодование.
— Зачем ты вообще стал священником?! Вместо того, чтобы избавиться от проклятия, ты просто стал верующим. Как низко ты пал! Как?!
— Извини, просто сегодня мне снова приснился дурной сон.
— Неужели языческие боги, про которых ты писал?
— Да, Бог-Прораб, покровитель строительства бетонных и каменных конструкций. Этой ночью он душил меня как шелудивого недоноска.
— Это всё твоя катехизация.
— Нет, я сам виноват, — эхом прошепталось у меня в ушах каждое моё слово из-за недосыпа.
Невольно бросив беглый взгляд в сторону преисподней, я повернулся к Авужлике:
— Ну так что с того, что курица сдохла? Кому достанутся земли?
— Григхен, паршивая недоптица, написала завещание, и теперь владения переходят к её кузине Юзенхен!
— Боже правый, что делать?!
— Не знаю! Юзенхен никто не учил писать. Мы не сможем заставить её подписать бумаги.
— Насколько помню, эта курица была не настолько алчная. Может, не так всё плохо, — рассуждал я, сам особо не веря в это.
Сестра вновь перевела взгляд на куриную обитель.
— Я сожгу этот чёртов курятник. Они потеряют всё, что у них есть, — глаза Авужлики блестели словно гладко отполированные купола. — Сегодня вечером ты выведешь их во двор, скажешь, погулять, а я прокрадусь к их курятнику и подожгу его. Когда они вернутся, они увидят, что потеряли всё, что у них было.
— Я не стану этого делать, ибо сие деяние — грех, а во грехе таится истина... то есть наоборот, — запутался я.
— Тогда сама сделаю это, — сказала она и ушла, усиленно топотя сапогами по земле, наверное, потому что эта земля теперь принадлежала Юзенхен.
Кинув прощальный взгляд в сторону курятника, я поспешил на похороны усопшей Григхен.
Фродесс уже выкопал яму. Все ждали меня. Возле Фродесса стоял Актелл Бурфарвалион — его младший брат, который тоже жил совместно с нашей семьёй. Он был среднего роста, беловолосым и компанейским. Парень выглядел как юноша, и при этом ровно на столько же выглядел как сорокалетний. Снолли вынесла из дома стул и уселась словно на представление.
— Сделай всё как надо, Лэд, — похлопал меня по плечу Фродесс.
— Только не посрами, тяжело благовенный, — издевалась Снолли.
Я встал перед ними и задумался.
— Ну, я считаю, что... хм... что Господь не хотел, чтобы всё закончилось так... А если не хотел, значит, по всей видимости, не видать нам благодати Его... Но а что есть благодать? Когда она наступит? Сколько денег и крови потребуется пожертвовать? Поймите, только когда вы откроетесь перед небесами, чтобы свет Божий мог проникнуть в сердца ваши... и испепелить, ибо все вы здесь — грешники, кои прокляты послушником древней и греховной веры Гъялдером за то, что хозяин владения не заплатил налог в казну секты “Божьей суммы”!
— Опять ты про свои секты, всё было совсем не так, — в очередной раз перебила меня Снолли.
Я продолжил:
— Остаётся пожелать ей здоровья, да душевного покоя. Тело её, словно зерно в веренице мироздания. Вот только оно больше не прорастёт, не-е-ет.
— Что ты несёшь, безумец? — возмутилась Снолли.
— В общем... вот, — завершил я, потерев нос, пожав плечами и спешно перекрестив курицу, — подождите, а почему у неё голова отрублена?
Все переглянулись.
— Ты же сказал, у неё был сердечный приступ, Фродесс. С чего ты это взял? — спросил я.
— Так Снолли сказала.
— Это всё из-за стресса, — объяснила Снолли. — Проклятие Хигналира.
С таким утверждением невозможно спорить, ведь от стресса у нас и не такое происходило. Дядя Ворвойнт однажды шёл на рыбалку и по дороге провалился в Великую Бездну — и тоже из-за стресса.
Я подошёл к телу бездыханной курицы и пнул её в яму. Дальше похороны пошли веселее.
Вскоре после похорон я изволил прогуляться по окрестностям родного имения.