Из раза в раз парень выбирает сторону эсэсовцев. Раздается звонок; на дисплее смартфона возникает лицо Ким. Тиль осматривает взрыватель: заложить взрывное устройство союзники пока не успели. На экране по-прежнему горит одно из тех редких фото, что ему удалось сделать с девушкой, – этот кадр стоил ему долгих уговоров, поскольку та упорно полагала, что в фотографии на телефоне будет вечно томиться ее душа. Ее стрижка была тогда чуточку короче, а вот веснушки, казалось, за последнее время только умножились. На щеках и на лбу у нее крошечные пятнышки туши, но разглядеть их можно, только если знать, что квадратный лист картона, лежащий перед ней на столе – одно из ее произведений. Ким часто бесили ее оттопыренные уши, и по одной только этой причине она не раз думала отрастить волосы. «Это наследственное, – любила повторять она. – Это у меня от отца». Как и все остальное, что с ней только могло случиться плохого – все от него. Тиль был единственным везением в ее жизни, потому что только он один не смотался по прошествии некоторого времени. И он искренне считает, что Ким из тех девушек, чертовски красивую внешность которых не портит даже небольшая лопоухость.
«Погодите…» – бросает он в чат и жмет на паузу. Его персонаж, все так же стоя перед детонатором, принимается покачиваться из стороны в сторону, словно пьяный.
– Да?
– Я на остановке.
– Где?
«Апекс, на позицию!»
– Я скоро приду.
«Апекс?»
– Я к тебе.
Тиль не двигается с места.
«Апекс, атака по левому флангу! Атака по левому флангу!»
– Тиль?
«Апекс, на позицию! На позицию!»
– Ты еще там? Я собираюсь к тебе.
– Подожди. – Парень начинает что-то набирать на клавиатуре. На мониторе мелькает статус «Отошел», но прежде чем он успевает переключиться в безопасный режим наблюдателя, некто по имени DP0ch3P попадает персонажу Тиля прямо в темечко, и он медленно оседает на землю.
– Встретимся у фонтана, – произносит Тиль с легким раздражением.
– Ладно, – отвечает Ким, – так даже лучше.
DP0ch3P снимает штаны и опускается на корточки, чтобы надругаться над телом. Тиль жмет на «эскейп».
Ким стоит, опираясь на один из укрытых на зиму боков фонтана. Из-под брезента выглядывает статуя в человеческий рост с копьем наперевес – оно проходит как раз над головой девушки, уже припорошенной снегом, и целит в никуда. Тилю кажется, будто он пытается защититься от бредущих мимо него по своим домам потоков людей, чтобы они ненароком не затянули его в свой водоворот. На площади воет ледяной ветер, Ким спрятала левую руку в карман пальто, правой то и дело подносит сигарету к губам. Курит с наслаждением, будто в это мгновение для нее нет ничего лучше в целом свете. С пешеходной зоны сворачивают прохожие, надвинув на лбы шапки, с каждого их плеча свисает по сумке; они пересекают площадь, иногда поднимают голову, поравнявшись с Ким, но тут же вновь опускают взгляд, будто думают: наверняка у девчонки свои причины мерзнуть здесь в одиночестве.
Тиль стоит в арке пассажа, соединяющего площадь с краем пешеходной зоны. Отсюда вид отличный. Витрины уже подсвечены, и, стоя спиной к магазинам и прислонившись к стеклу, Ким не может видеть его.
Она годами пыталась примерить на себя последние модные новинки. Ныряла в джинсы-дудочки с эффектом состаренной ткани, надевала спортивные куртки неоновых расцветок. Но что бы она ни пробовала, ей это не шло, смотрелось чужеродными элементами, словно навязанными извне. Когда они с Анной-Мари заходили к Тилю в комнату похвастаться новыми приобретениями, она тут же замыкалась в себе, втягивала голову в плечи, пытаясь скрасить позу неестественно втянутой шеей. Довольно быстро доходило до того, что он не мог сдержать смех – ему казалось, что каждая часть тела девушки словно отчаянно сопротивляется тому, чтобы на нее напяливали этот маскарадный костюм, что Ким будто нарочно кривляется, чтобы уморительно исказить свой образ. Модные шмотки не делали ее крутой; напротив, это она заставляла модные шмотки смотреться на ней совершенно не круто. Лучшие подружки Анны-Мари вечно жаловались, что Ким разглядывает витрины чересчур придирчиво, что с ней ходить по магазинам не доставляет никакого удовольствия. И Тиль знал, что она и сама вместо того, чтобы вертеться перед зеркалом, с куда большим удовольствием осталась бы дома, разложила перед собой бумагу, рассортировала бы разные карандаши, раскрыла набор угля для рисования, подаренного Каролой, и принялась бы выплескивать на лист те образы, что носит в своей голове. И это гораздо больше ей шло, подходило ее неизменно вопрошающему взору, в котором даже по ночам, когда Тиль проводил пальцами по выступающим косточкам по бокам ее живота, касался ее короткостриженых волос у основания шеи, всегда читалось недоверие к каждому жесту. Недоверие, сопутствующее ей постоянно, обращенное на весь мир в целом. Так возникали картины, которыми она ни с кем не хотела делиться, которые буквально прятала от своей матери, еще во времена обучения в вальдорфской школе, не считавшей хваленое творческое самовыражение чем-то заслуживающим внимания. На первый взгляд на них были изображены счастливые семьи на фоне идиллических прибрежных пейзажей, но если приглядеться внимательнее, выяснялось, что все было совсем не так: море оказывалось гниющим болотом, а рука отца обнимала стан дочери вовсе не с родительской заботой.