П о с т у м. Нет-нет. Быть такого не может. Быть такого…
Ж е н щ и н а (перебивает). Не может? Ну да, не может. А как насчет твоей больницы? Вот уж где все счастливы поголовно…
Постум застывает на месте.
П р о г р а м м е р. Какая больница? О чем ты?
Ж е н щ и н а. Больница, где он работает. Больница, где он познакомился с Трай. Ну, что же ты молчишь, мальчик? Трай мне кое-что рассказала относительно обстоятельств вашей встречи. Кем ты там служишь? Врачом? Хирургом? Социальным работником? Санитаром?
П о с т у м (глухо, изменившимся голосом). Я фотограф.
Ж е н щ и н а. Фотограф? Зачем больнице фотограф?
П о с т у м. Это огромный госпиталь. Я помогаю людям в… ээ-э… очень проблемных случаях. Когда они хотят… знаете… запечатлеть. Помогаю не самим больным, а их родственникам, когда самим больным уже ничего не поможет. Понимаете, люди хотят оставить себе память…
П р о г р а м м е р. Память? Фотографию умирающего?
П о с т у м. Иногда и так. Но большинство моих клиентов связаны с неудачными родами. Понимаете… когда умирает взрослый человек, от него остается множество снимков, и нет смысла фотографировать именно самые последние минуты. Тем более, снимки эти не слишком приятны… ээ-э… визуально. Хотя многие просят снять гипсовую маску. Так это называют – гипсовая маска. Вообще-то сейчас используют другие материалы, но по традиции… Я делаю и это, и кое-что другое.
Пауза
Ж е н щ и н а. Ну, дальше. Ты начал говорить про роды.
П о с т у м. Да. Роды. Преждевременные роды, тяжелые врожденные уродства, летальные травмы… Это совершенно другой случай. Человечек только-только появился на свет. Он еще ни разу не фотографировался. Когда он был у матери в животе, предполагалось, что всё у него впереди. Что его будут фотографировать бессчетно, миллион раз. Как он агукает в колыбели, как дрыгает ножками, как ползет по ковру, как впервые встает на ноги, делает первый шаг. Снимки из садика, из школы. С друзьями, с девушкой, с женой… - и так далее, до внуков и правнуков. Но случилось иначе. Случилось, что ему назначено умереть, едва родившись, – без всей этой длиннющей цепи фотоснимков. От такого человека не остается ничего – вообще ничего, никакого следа. Был - и нету. Разве это не ужасно? Найт?
Ж е н щ и н а. О том и речь, мальчик. О том и речь…
П о с т у м. И тут появляюсь я. Чтобы запечатлеть. Чтобы остались хорошие, качественные портретные снимки. Ребенок, родители. На руках у матери. У отца. У бабушек-дедушек. Иногда у меня есть два-три дня, иногда все кончается гораздо раньше, так что важно не опоздать. А еще я делаю слепки.
П р о г р а м м е р. Ты имеешь в виду посмертную маску? С младенца?
П о с т у м. Нет, маску с младенца просят редко. Обычно я изготавливаю слепок с ножки или ручки, когда ребенок еще жив. Чаще с ножки – ее легче потом ставить на полку.
Ж е н щ и н а. Боже мой… на полку.
Пауза
П р о г р а м м е р. А Трай? Она ведь и в самом деле говорила о неудачных родах. Выходит, ты ее знаешь еще с тех времен?
П о с т у м. Это было ужасно. Ужасно. Им сказали, что ребенок умрет через полчаса, – по всем медицинским показателям он не мог дышать самостоятельно. А он все жил и жил. Прелестный мальчик. И они подумали, что, возможно, врачи ошиблись в диагнозе. Это ведь случается, правда? Ну, не на сто процентов ошиблись, потому что ребенок все-таки во многом реагировал неправильно, например, не мог сосать - но ошиблись. Это самый страшный вариант – когда появляется надежда. Лучше бы ее не было совсем. Обычно ведь как - сначала тебя оглушают известием, что ребенок обречен. И ты какое-то время действуешь автоматически, оглушенно, будто под анестезией. По сути, это и есть анестезия, самая настоящая. Потом-то она отходит и появляется боль, но уже не острая, а тупая и мягкая. Давит, мешает дышать, но не убивает. И совсем иначе, когда вдруг появляется надежда. Она сразу включает фантазии. Ты начинаешь представлять всякие картины, строить планы, прикидывать, сопоставлять. Ты выходишь из оглушенного состояния. И когда смерть все же приходит, ты беззащитен, открыт настежь. И она втыкает в тебя нож по самую рукоятку и принимается проворачивать в ране, наматывая кишки. И вот это уже совсем другая боль. Совсем-совсем другая.
Пауза
П о с т у м. Они сбежали из больницы неожиданно для всех. Поэтому диск с фотками остался у меня. Ну, остался и остался – часто клиенты не забирают фотографии сразу, обращаются через месяц-другой после похорон. Так что я храню диски в картотеке и жду, когда люди обратятся, чтобы все шло в их собственном темпе, чтоб не травмировать. Но они все не звонили, и мне пришлось наводить справки в больничном архиве. К тому времени прошло уже месяцев восемь. И мне рассказали, что ребенок прожил еще полтора месяца. От меня скрыли факт самоубийства матери; знаете, такие вещи предпочитают не афишировать. Семья переехала в неизвестном направлении, телефоны не отвечали, передать диск было просто некому. Адрес электронной почты всплыл значительно позже.
Ж е н щ и н а. И тогда ты записал ее в Хайм под именем Трай и отправил ей приглашение.
П о с т у м. Да. Я и понятия не имел, что мать давно уже мертва. Узнал об этом позже, случайно. А тогда я хотел хотя бы немножко облегчить… я хотел заменить ей ушедшего мальчика. Или хотя бы попытаться.
П р о г р а м м е р. Попытка не пытка.
П о с т у м. Да. Она любит повторять эту поговорку.
Подходит к спящему Мужчине, ласково гладит его по голове.
Ж е н щ и н а. Ты спас ее, мальчик. Теперь она в Хайме. Теперь она в полной безопасности. Теперь ей ничто не угрожает. Ни болезнь, ни насилие, ни смерть. Она никогда уже не закричит от боли; ни друзья, ни враги никогда не предадут, не сотворят тех мелких, крупных, а то и непоправимых гадостей, которые они ежечасно творили ей там, снаружи. Здесь, в Хайме, никто не схватит ее за горло, никто не заставит быть тем, кем она не хочет. Она наконец-то обретет главную свободу – свободу быть собой.
Постум поднимает голову – по лицу его текут слезы.
П о с т у м. У нее такое спокойное лицо…
Ж е н щ и н а. Пусть поспит. А потом я сделаю ей последний укол. Программер закончил, а значит, нет необходимости заставлять ее страдать и дальше. Зачем? Эта оболочка не приносит ничего, кроме боли.
П о с т у м. Да-да, конечно…
П р о г р а м м е р. Ночью вынесем ее наружу. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов.
П о с т у м. Да-да, конечно…
Ж е н щ и н а. Ну вот и хорошо, мальчик. (обнимает Постума за плечи) А потом придет и наш черед. В принципе, можно было бы уйти и сейчас, вместе с Трай, но я предлагаю дождаться Программера. Не бросать же его одного в этой клоаке… Что скажешь, Программер?
П р о г р а м м е р. Спасибо, Найт.
Ж е н щ и н а. Ты ведь сможешь сделать клон самого себя, правда? Клон бога и царя? Понимаю, это сложнее, чем клоны клиентов…
П р о г р а м м е р (пожимает плечами). Сложнее, но ненамного. Честно говоря, я начал работать над этим еще на прошлой неделе. Так что программа уже учится быть мной. Месяцок-другой, и дело в шляпе. Новая версия, Хайм три-ноль-ноль. (отходит к своему рабочему столу)
Ж е н щ и н а (Постуму). Ну, вот видишь! Потерпим еще месяцок-другой? Конечно, потерпим. Зато потом… какая чудная, свободная, красивая жизнь начнется потом! С каким облегчением вдохнем мы чистый воздух спокойствия и радости! Какое изобилие счастья наполнит наши сердца! А еще - мы наконец-то сможем называть себя людьми. Ведь тот, кто согласен влачить недостойное человека существование, недостоин и называться человеком. Мы наконец-то будем жить, и мы будем жить вечно! Слышишь мальчик? Мы будем жить вечно!