Б: Сколько осталось вопросов?
П: Один у меня, два у тебя. После моего ответа - по одному.
Б: Можешь ли ты, Полиид, превратить меня в эту историю? Сделай меня навсегда голосом Беллера, бессмертной "Беллерофониадой".
П: Этот вопрос даже не встает.
Б: Но именно сюда ты и пытаешься меня заманить уже добрых полдюжины страниц! Обещаю занять твое место! Не говори, что это невозможно!
П: Совершенно невозможно - в том наивном смысле, который ты имеешь в виду. Кроме себя, я никого ни во что превратить не могу.
Б: Тогда я погиб. Спокойной ночи, Беллер. Всем доброй ночи.
П: А вот что я могу устроить - не потому, что хочу сделать тебе некое одолжение, а по своим собственным причинам,- так это превратить себя из этого интервью в тебя-в-форме-"Беллерофониады": в некое количество печатных страниц на языке, чуть затронутом греческим; их сможет прочесть ограниченное число "американцев", не все из которых дочитают их до конца или получат от них удовольствие. К сожалению, мне тоже придется сыграть во всем этом определенную роль - Зевса отсюда не выкинешь. Но поскольку я при этом стану твоей, так сказать, гранью, мне достанет свободы заиграть кое-какими собственными гранями: возможно, как "Харольд Брей" - или его невымышленный двойник, законный наследник французского трона и импресарио Второй Революции, окончательного романа Сброс Не "Персеида", допускаю, но это лучшее, что я могу сделать за оставшееся нам время. Быстро подступает приливная вода.
Б: Мне не нравится, как это звучит. Я бы лучше низвергся в заросли колючего кустарника, стал слепой и увечной пророческой фигурой, убегая следов человека, вечно плыл бы по прибывающей с приливом в болоте воде, вслух декламируя Сброс
П: Перестань скрежетать зубами. Либо соглашайся, либо отказывайся.
Б: Согласен.
П: Готово. Хе. Не хочешь несколько последних слов к миру на свободе? Быстренько.
Б: Мне это ненавистно, Мир! Совсем не то имел я в виду для Беллерофона. А это - гнусная, несуразная беллетристика, полная длиннот, дерибасов и дыр, мучительно мурыжимых метафор…
П: Еще пять.
Б: Это не "Беллерофониада". Это просто
Приложение
ТРАГИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД НА ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРЕМИИ
Только три отзыва на повести моей "Химеры" были, по сути дела, отрицательны: в "Книжном обозрении Нью-Йорк тайме", в "Нью-йоркском книжном обозрении" и в "Нью-Йоркере". Не пытается ли этот город мне что-то поведать?
Не буду слушать.
Вместо того чтобы благодарить литературных судей за исполнение незавидной задачи со всей возможной для них ответственностью, я собираюсь поблагодарить нескольких повествователей, чье искусство доставило мне в этом году наслаждение - независимо от того, были или нет их книги номинированы. В первую очередь я благодарю старого волшебника из Монтрё, Владимира Набокова, которому давным-давно пора присудить Нобелевскую премию, и Дональда Бартельми, который был хорош с самого начала и становится все лучше и лучше с каждой новой книгой. А также мастеров старшего поколения, Юдору Уэлти и Исаака Башевиса Зингера, чьи рассказы я читал и изучал на протяжении многих лет; и Ишмаела Рида и Джона Гарднера, творческое воображение которых поистине замечательно.
А еще есть и мой прежний сослуживец по Пенн-стейту [5]Томас Роджерс, чей роман "Признания рожденного веком" выделялся среди номинированных. В 1968 году нам с Томом показалось забавным, что мы оказались первыми за всю литературную историю однокашниками, выдвинутыми на одну и ту же премию: его "Погоня за счастьем" и моя "Заблудившись в комнате смеха" обе не выиграли в том году Национальную книжную премию, уступив ее "Ступеням" Ежи Косинского. То, что нас номинировали вместе и в этом году, мы сочли довольно жутким. Если такое случится в третий раз, мы собираемся написать вместе пенсильванско-немецкий готический триллер, озаглавленный Verhexed [6], и не оставить остальным никаких шансов.
Итак. В письме к герцогу Веймарскому Гёте писал: "Я убежден, что отказываться от высоких отличий почти столь же нескромно, как и упорно их домогаться". Согласен, несмотря на известную претенциозность и эфемерность подобного разграничения. Мы все разделяем трагический взгляд на литературные премии, но было бы так скучно, если бы их не было вовсе, и куда приятнее игнорировать их, сперва выиграв. Стоящей литературной премией, по моей оценке, является та, которая при случае будет присуждена писателю, несмотря на то что он или она ее заслуживает. По этому определению Национальная книжная премия по литературе - стоящая литературная премия; я рад принять ее от имени Шахразады, Пегаса и компании - и той Химеры, которую они всё еще преследуют.
ОРИЕНТИРУЯСЬ [7]
Мы встречаем сегодняшнее утро во взаимном недопонимании. Вы ожидали, что я прочту что-либо из своей прозы и о ней поговорю, я предполагал, что буду обращаться к группе первокурсников в рамках программы по их ориентации,- и первоначально планировал именно так и поступить. Интересно, удастся ли мне убить обоих этих зайцев.
Что касается ориентировки университетских новичков в их незнакомом академическом окружении, то здесь я не более чем слепой в поводырях у других слепцов. ‹…›
Посему не следует ожидать от меня достаточно конкретных практических советов. С общей же точки зрения, хочу вам напомнить, что буквально ориентация означает определение того, где находится восток (orient/ориент),- либо для целей архитектуры (если вы строите средневековый собор, вам надлежит расположить его в этом направлении), либо из похоронных соображений (правильно ориентированное тело лежит ногами к восходу).
По-видимому, только к концу девятнадцатого века ориентация стала означать и - как буквально, так и фигурально - определение собственного (место)положения и уже только глубоко в двадцатом стала использоваться в приложении к программе университетских первокурсников. ‹…›
Короче, слово ориентация стало обозначать выяснение, где мы в западном мире находимся, пока все больше и больше из нас приходило к подозрению, что мы этого не знаем. Я чувствую себя в своей стихии. В самом деле, когда я прикинул, что же в моей прозе может подойти к данному случаю, я сообразил, что общий проект ориентации - или по крайней мере условие дезориентации, каковое подобный проект предполагает, - является специфической для меня темой, моим фирменным блюдом. Интеллектуальная и духовная дезориентация - фамильная болезнь всех моих главных героев, болезнь, обычно отягощаемая дезориентацией онтологической, поскольку знание, где ты находишься, сплошь и рядом сопряжено со знанием, кто ты такой.
За последнюю сотню лет по литературе прокатилась, конечно же, настоящая эпидемия этой болезни, что явилось, можно сказать, одной из ее ориентации, как это слово понимают в кристаллографии. Более того, специфическую болезнь академической дезориентации я обнаружил перекочевывающей из одной моей книги в другую, словно гриппозный вирус, с которым считаешь, что вполне свыкся. Уильям Карлос Уильямс замечает в своей автобиографии, что после долгих лет работы практикующим врачом и практикующим поэтом однажды чуть не хлопнул себя по лбу, во внезапной вспышке озарения сообразив, что слово венерический связано с богиней Венерой: эта связь лежала для него слишком на поверхности, чтобы он мог ее заметить. Точно так же и я не вполне осознавал, до чего академической в этом специфическом смысле слова была моя жизнь сочиняющего истории писателя. Как я сейчас вижу, все мои книги относятся к жанру, называемому немцами Erziehungsromane: "роман воспитания", роман учения, - жанру, который не был мне особенно интересен со времен "Дэвида Копперфилда" - разве что как средство сатиры и объект пародии. А сатирические и пародийные его возможности тоже уже весьма и весьма истощены, в этом я не сомневаюсь.
[7]
Переработанный текст лекции, прочитанной перед первокурсниками Университета Вашингтона в Миссури в 1975 году, который был напечатан с подновляющим дополнением в нью-йоркском "Книжном обозрении" в 1984 году.