Адрес, где растет шикарная вишня, сослуживец его подсказал, Ильенко какой-то. Привезли мы с собой эмалированные ведра и таз, тоже эмалированный. С посудой тут в те времена туго было. И машинку для извлечения косточек тоже привезли. Таз и машинка оказались плохими помощниками. Варенье в тазу все время пригорало, а машинка не столько косточки извлекала, сколько давила вишню, дрянь машинка. Выручили хозяева. Выдали нам в пользование медный таз и три машинки. Машинки эти сделаны еще при царе, о чем клеймо на них говорит. И так лихо эти машинки выпихивали косточки из ягод, что мы удивлялись. И таз, их ровесник, отливал на солнце золотом и отражал небо, деревья и мою рожицу не хуже зеркала. И главное, сироп в нем не подгорал, как в нашем тазу. Во мне эти древности вызвали противоречивые чувства. С одной стороны больно уж хороши, а с другой чепуха какая-то выходила. Советское — значит это самое лучшее, как нас учили. А выходило наоборот. Ничего непонятно. Ладно, забудем про это.
Варили мы варенье, вареники с вишней ели, до того вкусные, что и слов нет. Правда, быстро эта сладость приелась. По честняку что бы я ел каждый день, так это вареники с творогом в сметане. Еще суп с галушками и кулеш. Это не еда, а едова! Высший класс! Но кто меня спрашивал, что на стол подавать. Что приготовят, то и ешь, не привередничай. Я и ел, потому что все в общем-то было вкусно, а я не фон-барон какой-нибудь, чтобы кривиться на еду. Прямо на глазах мы с сестренкой заметно округлились на украинской еде, радуя родителей.
Быстро время пролетело, пора нам и возвращаться. К дому подъехала серая лошадь, впряженная в телегу. Пожилой мужик в застиранной рубахе-вышиванке и в кирзовых сапогах помог нам погрузиться на телегу. То и дело он снимал соломенную шляпу, обтирал вспотевшую лысину тряпкой и шмыгал красным носом. Мы тепло распрощались с хозяйками, этими милыми училками, взобрались на телегу и поехали.
Дорога ухабистая, нас все время покачивало. Покачивало и ведра с вареньем. И постепенно сироп стал просачиваться сквозь холстину, которой обвязаны были горловины ведер. Родители стали удерживать эти непослушные ведра, чтобы они не вздумали завалиться набок. А желание у них такое явно было. И все же при толчках на ухабах ведра подскакивали как живые, источая сироп. И руки родителей волей-неволей покрылись сиропом. Откуда ни возьмись налетели пчелы, осы, мухи всех мастей. Стали противно жужжать, лезть на ведра, на родителей. Отец чертыхался, мать молча отмахивалась. Мы с сестренкой смеялись, хотя смешного тут было мало. Смеялись, пока к сестре в рот муха не залетела, а меня пчела не укусила.
Наконец приехали на Железнодорожный вокзал, погрузились. Паровоз погудел, выпустил столб дыма и тронулся. Прощай, Полтава! В купе ведра задвинули под нижние полки, впритирку с чемоданами. Но они и там вели себя не совсем прилично, все время позвякивали на стыках рельсов, а во время резких рывков вообще бухали, как будто их кто дубиной шарахнул. Такие вот дела.
И вот наконец Москва, Киевский вокзал. И новая трагедия. Во время выгрузки одно ведро вообще завалилось набок и вылило на перрон, чемодан, многочисленные сумки изрядную порцию варенья. Все перемазались, прибывшие и встречающие все время наступали в сладкую лужицу и зло чертыхались. Носильщики отказались донести наши вещи до стоянки такси. Отец рассвирепел, ударил ногой по ведру и заявил, что сей же час закинет эти ведра к чертовой матери. А мама моя и говорит: «Андрей, а ну прекрати истерить! Возьми себя в руки, не будь бабой». И как ни странно, слова эти привели отца в чувство. С большим трудом перетащили мы свой скарб на привокзальную площадь, к стоянке такси. Но нам не повезло: ни один таксист не согласился взять нас с нашими липкими вещами, потому что потом салон кабины едва ли отмоешь. Правда, какой-то частник согласился, но заломил такую несусветную цену, что папа послал его на три буквы.
Перебежками дотащили мы свою поклажу до трамвайной остановки. Погрузились и поехали на свои родные Фили. И всю дорогу родители переругивались. Заодно отец проклинал на весь вагон Полтаву, хохлов, в придачу и всю Украину с их проклятой вишней. А Ильенко, насоветовавшему ехать в Полтаву, обещал начистить рожу и выгнать из своей бригады конструкторов.
Наконец доехали до своей остановки «Поселок Орджоникидзе». Тут знакомый отца, сослуживец, с сыном подростком встретились. Они и помогли донести вещи до квартиры. Живехонько помылись мы в ванной, переоделись и стали потихоньку приходить в себя. Ведра поехали под кровать. А отец сказал, как отрезал, что с этих пор никогда не притронется к вишневому варенью, так как возненавидел его на всю жизнь. И правда, не притронулся, хотя с детства обожал. Надо же, какой характер у моего отца, я и не подозревал.