Судьбы Ленина и Керенского в чём-то схожи, а в чём-то нет. Оба юристы. Александр Фёдорович был больше юрист, чем политик. Он считал, что закон — это власть. А Владимир Ильич был уверен, что власть — это закон. Он был больше политик, чем юрист. Он уяснил, что в политике нужно быть циником, что друзей в политике не бывает и быть не может, что это игра в бе-бе. Есть попутчики, их надо использовать в своих целях, а потом уничтожить. И наверное, как ни прискорбно, он прав. Керенский же был толерантен к оппозиции, мечтал всех перевоспитать и примерить, научить уважать законы. Это всё несбыточные фантазии. Если уж объявил себя диктатором, так и диктуй, а не любезничай. На этом он, собственно, и погорел, бедолага.
Развёл я бодягу про этого Керенского, сам не рад. А уж вас, дорогой читатель, если такой найдётся, чувствую, давно тошнит от моих словоблудий. Я вот с чего о нём вспомнил, хотя он мне не сват и не брат, а так. Тут иду по скверу, тащу арбуз из магазина «Магнит» в домашнее гнёздышко, и одна мысль меня донимает: спелый ли арбуз или розовый. Мне на арбузы не очень-то везёт. И вот смотрю, на лавке спит бомж, помятый и неопрятный, храпит как трактор, пятки грязные на солнце греет. А напротив мужчина неопределённого возраста стоит и на бомжа любуется. Но как-то брезгливо любуется, как на жабу многие любуются, а потом плюются. И кого-то он мне напомнил, этот мужчина неопределённого возраста. То ли стрижкой под ёжика, то ли пиджаком полувоенного покроя с накладными нагрудными карманами. То ли руками в коричневых кожаных перчатках. Это в летний-то жаркий день. А главное, позой величавой. Голова откинута чуть назад, кисть руки просунута за пазуху, внутрь френча, поближе к тому месту, где должно быть сердце. Нога правая в сторону отставлена. И выражение лица умное-преумное и чуть надменное. Ну прямо памятник. И тут я вспомнил: да это же вылитый Александр Фёдорович Керенский, или его фантом, двойник то есть, не к ночи будет помянуто. Что-то таких фантомов последнее время многовато развелось, особенно в телевизорах на политических шоу. Видать, в моду Керенский входит, диктатор толерантный. Не к добру это. Хотя в шестидесятые года прошлого века и прошлого тысячелетия, в голове не укладываются такие летоисчисления, с ума можно сойти, вдруг ни с того ни сего мода пошла на стрижку под Керенского. Сядешь к парикмахеру в кресло и так прямо и говоришь, мол, стриги под Керенского. Два раза повторять не надо, тот всё понял. Делает на голове ёжика, плоского, как английский газон. Были мастера, которые шедевральный ёжик на голове делали. Но это не всем по карману было, стриглись мы у мастеров попроще, но тоже ничего выходило, девчонкам нравилось. Проведёт ладошкой по ёжику эта девчонка и скажет: «Ёжик ты мой ненаглядный». Так приятно это было слышать, что вот сейчас вспоминаю и как молоденький дурачок улыбаюсь. Потом как-то незаметно мода на эту причёску сошла на нет. И вот опять вспомнили.
А вот ещё из шестидесятых. Я тогда по вечерам часто слушал по радио вражеский «Голос Америки». Не за тем, чтобы стать антисоветчиком. Нет, я ещё был слишком молод и соплив для такого подвига. Я слушал музыкальные передачи, в которых звучали блюзы и прочие рок-н-роллы. Как сейчас помню эти «тюри-фури» и другие тра-та-та. Чего не говори, а энергии в этих американских штучках хоть отбавляй. Ну да ладно, музыка музыкой, а иногда и слушал я, признаюсь, политические передачи. С интересом слушал, не всему верил, но кое-какие выводы делал и на ус мотал, на воображаемый ус, поскольку настоящий ус ещё толком не отрос. И вот однажды объявляют наши американские враги елейным голоском, что сейчас выступит с обращением к советскому народу, кто бы вы подумали, Александр Фёдорович Керенский. Я опешил. Уверен был, что он давно окочурился. Ан нет, жив курилка. И вот стал он к нам обращаться, к соотечественникам, народу русскому. И никакой гадости к моему удивлению не сказал. Покаялся, что виноват перед Россией, правда, не сказал, в чём виноват. Поклялся, что никогда не был врагом России, всегда её любил и верил в неё. И сказал, что мечтает вернуться и умереть на Родине. Вот такие дела.