Пара-пара-ба, пара-пара-ба,
Пара-пара-бу, пара-пара-бу.
Или вот сейчас же, или никогда,
Я найду, найду свою судьбу.
Тири-тири-да, тири-тири-да,
Тири-тири-ду, тири-тири-ду.
Дири-дири-да, дири-дири-да,
Дири-дири-ду, дири-дири-ду.
Тири-тири-да, тири-тири-да,
Тири-тири-ду, тири-тири-ду.
Дири-дири-да, дири-дири-да,
Дири-дири-ду, дири-дири-ду.
Голубым подуло ветром
Голубым подуло ветром,
Стаи туч как не бывало,
Лишь одна ещё устало
Кулаком грозит нам медным.
Солнце будто-бы с похмелья
Вдруг явилося опухшим,
Еле вырвалось из кельи,
Чтобы всем дышалось лучше.
Снова красное в зените —
Водке выпала опала.
Из кармана тити-мити
Улетят куда попало.
Из кармана тити-мити
Улетят куда попало.
Улыбнулась мне девчонка.
Наплевать, что я женатый.
Вот тебе моя ручонка,
Вот тебе мой рот щербатый.
Голубым подуло ветром,
Просвистело сквозняками,
Прозвенело медяками
И зиме конец на этом.
И зиме конец на этом.
И зиме конец на этом.
Двуединство
Мороз и солнце — день чудесный!
Не буду лгать, украдена строка.
А написал ее поэт один известный,
что был убит рукою дурака.
Мороз и солнце — чудо сочетанья,
как двуединство сердца и ума,
как двух врагов нежданное братанье,
как я и ты, как скипетр и сума.
Мороз и солнце. Вышел я на волю
и воздух пью, как сладкое вино,
и пьян и радостен с такого алкоголя.
Не всем его испробовать дано.
А это жаль, мы все бы были чище:
и взором ясные, и светлые душой,
не гнули б спин на жизненном ветрище.
Мороз и солнце — это хорошо!
Долги наши
Пора, пора сбираться нам в дорогу,
пора, пора оплачивать долги,
коль с нами жизнь не строит недотрогу,
и ко всему чуть свихнуты мозги.
Коль брали в долг, и время рассчитаться,
не будем корчить нищего лица:
есть кое-что, с чем можно и расстаться,
на посошок испробовав винца.
Нога — в сапог, рука — в рукав шинели,
на лоб надвинув черный козырек
пойдем под песню бешеной шрапнели
встречать последний, проклятый денек.
Рот перекошен в крике озверелом,
глаза красны от бешеной тоски, —
и вот убит один промежду делом,
зажав руками бледные виски.
Еще один с долгами рассчитался:
за хлеб, за воду, даже за любовь.
И вот второй, и третий распластался,
пролив на землю трепетную кровь
Пора, пора сбираться нам в дорогу,
пора, пора оплачивать долги, —
коль с нами жизнь не строит недотрогу,
и ко всему чуть свихнуты мозги.
Дурашка
У товарища Аркаши
мысли подлые, не наши:
как бы где кого надуть,
шухель-мухель провернуть.
В этом грязном Тель-Авиве
бабка, тётка и свояк
пишут: «Мы здесь так счастливы,
всё курей едим, оливы».
Он поверил им, простак.
Что ж езжай, езжай паскуда.
Знай, назад дороги нет.
Вспомнишь Родину, иуда,
сионистская приблуда,
недоделанный брюнет.
Не сидеть тебе в палатке,
не хмурить простой народ.
Ох, в Израиле не сладко!
Да, в Израиле не сладко.
Слышь, намаешься урод.
Но не слушает Аркашка
и без Бога в голове,
не молившись Иегове,
упорхнул — дурак, дурашка.
Дурочка
Вышел я на поле, поле —
Ах, какая благодать!
Голове от алкоголя,
Голове от алкоголя
В небе хочется летать.
Захотелось, — в чем же дело —
На пропеллерах-ушах
Голова моя взлетела,
Пусть летит, коль захотела,
Я при ней не в сторожах.
Пусть летит куда попало:
На Камчатку иль в Габон.
Хоть бы, дурочка, пропала.
Ох, такая прилипала,
И звонит, как телефон.