- Последнее сравнение - излюбленное ими - приводило их к десяткам других, также между повествовательным и сексуальным искусствами, по поводу которых не было недостатка ни в пылких раздорах, ни в столь же энергичном согласии. Джинн заявил, что в его время и в его мире есть специально занимающиеся страстями ученые, которые утверждают, что, с одной стороны, сам язык ведет свое начало от "инфантильной прегенитальной эротической - полиморфно перверсной - избыточности", а с другой - это осознанное внимание является "либидинальным гиперкатексисом", - под этими магическими фразами они, кажется, подразумевали, что письмо и чтение или процесс рассказа и его восприятие на слух буквально являются способами заниматься любовью. Так ли все это на самом деле, ни его, ни Шерри абсолютно не интересовало, однако они любили говорить, что оно как бы (их любимые слова) так и есть, и, исходя из этого, объясняли подобие между традиционной драматической структурой - экспозицией, нарастанием действий, кульминацией и развязкой - и ритмом полового сношения от предваряющих игр через совокупление к оргазму и расслаблению. Отсюда же, считали они, популярность любви (и сражения, темной стороны той же рупии) как темы повествования, любовных объятий как его кульминации и посткоитусной апатии как его естественной основы: можно ли найти лучшее время для рассказов, чем в конце дня, в постели после занятия любовью (или около походного костра после боя или приключения, или у камина после работы), чтобы выразить и подчеркнуть взаимную сопричастность любовников, товарищей, коллег?
- "Самую длинную историю в мире, - заметила Шерри, - "Океан сказаний", семьсот тысяч двустиший, рассказал своей царственной супруге Парвати бог Шива в благодарность за то, как она однажды занималась с ним любовью. Чтобы зачитать ее целиком, сказителю понадобилось пятьсот вечеров, но она, утвердясь на его чреслах, с удовольствием слушала, пока он не кончил".
- К этому восхитившему его примеру джинн добавил несколько других, нам неизвестных: в частности, великий эпос, называемый "Одиссея", герой которого возвращается домой после двадцати лет войн и скитаний, занимается любовью со своей верной женой и пересказывает ей в постели все свои приключения, пока боги все длят и длят для него ночь; другое произведение, именуемое "Декамерон", в котором десять галантных дам и господ, укрывшись в своих сельских домах от городской чумы, ублажают друг друга под конец каждого дня историями (кое-какие из них заимствованы у самой Шерри) как своеобразной подменой занятий любовью - искусная выдумка вполне под стать искусственной природе их крохотного общества. И конечно же, книга о самой Шерри, из которой, по его словам, он пересказывает нам истории, - на его взгляд, лучшая иллюстрация того, что отношение между рассказывающим и рассказываемым по своей природе эротично. Роль рассказчика, как ему кажется, безотносительно к его полу, по сути своей мужественна, слушателя или читателя - женственна, рассказ же является средством их совокупления.
- "Что делает меня противоестественной, - запротестовала Шерри. - Ты что, из тех пошляков, что считают писательниц непременно гомосексуальными?"
- "Вовсе нет, - заверил ее джинн. - Обычно вы с Шахрияром занимаетесь любовью в позиции номер один, после чего ты рассказываешь ему свою историю - любовникам ведь нравится на второй раз меняться местами". Ну а если серьезнее, он не намеревался утверждать, что "женственность" чтения является низшим или исполненным покорности состоянием: маяк, к примеру, пассивно шлет сигналы, а моряки активно трудятся, чтобы их получить и истолковать; такая пылкая женщина, как его любовница, по меньшей мере так же энергична в его объятиях, как и он, ее обнимая; хороший читатель искусных рассказов трудится на свой лад столь же напряженно, как и их автор, и т. д. Короче говоря, повествование - это (и здесь они вновь были душа в душу) любовные отношения, а не насилие: его успех зависит от согласия и сотрудничества читателя, на каковые он может поскупиться - а то и вовсе в любой момент от них отказаться, а также от того, как сочетаются в нем самом опыт и склонность к инициативе, и от способности автора возбудить, поддержать и удовлетворить его интерес, - от способности, на которой - фигурально - держалась вся его, а буквально - Шахразадова жизнь.
- "И как все любовные отношения, - добавил он однажды, - это тоже потенциально плодотворно для обоих партнеров - ты скорее всего это подтвердишь, - ибо оно выходит за рамки мужского и женского. Читатель, даже если он и не читательница, скорее всего обнаружит, что понес новые образы - как, ты надеешься, произойдет и в области отношения Шахрияра к женщинам, но и рассказчик может обнаружить, что тяжел и он…"
- Многое из того, что они говорили, я пропускала мимо ушей, но, услышав последнюю тираду, крепко-накрепко обняла Шерри и взмолилась Аллаху, чтобы это не стало их очередным как бы. И действительно, на триста восьмую ночь рассказ ее прервала не я, а рождение Али Шара, которого, несмотря на все его сходство с Шахрияром, с этого часа я прижимала к своей груди так, словно сама родила, а не просто помогла его принять. Аналогично на шестьсот двадцать четвертую ночь, когда бодро явился на свет малыш Гариб, и на девятьсот пятьдесят девятую, день рождения красавицы Джамилы-Мелиссы. Ее второе имя, каковое на экзотических языках Джиннленда означает "медвяно-сладкая", мы выбрали в честь все еще обожаемой любовницы нашего друга, о своем намерении жениться на которой он как раз объявил, невзирая на мнение Шерри, что если женщины и мужчины порой еще способны сойтись по-человечески, то для жен и мужей это исключено. Джинн, со своей стороны, доказывал, что сколь бы полным, исключительным и нерушимым ни обернулось согласие между любовниками, ему недостает масштаба духовной серьезности и публичной ответственности, каковые обеспечиваются только супружеством с его древними обетами и символами, ритуалами и риском.
- "Долго это продлиться не может", - сварливо бросила Шерри. Джинн надел ей на палец ответный подарок, который его невеста сделала матери названной в честь нее девочки, - золотое кольцо, украшенное узором из бараньих рогов и раковин, такими же они с джинном собирались обменяться в день свадьбы - и откликнулся: "Как и Афины. Как и Рим. Как и весь блеск Джамшида. Но мы должны жить, делая вид, что как бы не только может, но и продлится".
- "Хм-м", - промолвила Шерри, которая за эти годы переняла многие привычки твоего брата, точно так же как и он - ее. Однако же она дала джинну свое благословение - к которому я прибавила и свое, безо всяких оговорок или как бы, - и, когда он исчез, долго крутила кольцо при свете лампы, пытаясь представить, как оно будет выглядеть на других руках и пальцах, и размышляя как бы о его узоре.
- Так мы и пришли к тысячной ночи, тысячному утру и дню, тысячному обмакиванию Шерриного пера и взыванию к магическому ключу. И в тысяча первый раз, по-прежнему улыбаясь, явился наш джинн со своим - так было уже вечеров сорок - собственным кольцом на пальце: в общем и целом, куда лучше смотрящийся дух, чем тот, что материализовался среди книжных полок в уже далеком прошлом. Мы все трое, как обычно, обнялись, он осведомился о здоровье детей и царя, а моя сестра, как обычно, о его успехах в продвижении к той сокровищнице, из которой, по его словам, были почерпнуты его истории. Менее скрытный на эту тему, чем ему было свойственно с самой первой нашей встречи, он с удовольствием объявил, что, благодаря вдохновляющему влиянию Шахразады и тысяче ободрений со стороны любящей жены, он, похоже, отыскал свой путь из трясины воображения, которая, как он чувствовал, начинала его засасывать: какими бы ни оказались достоинства его новой работы, как погонщик воловьей упряжки или капитан севшего на мель судна, он продвинулся вперед, отступив назад, к самым корням и истокам истории. Пользуясь, как и сама Шахразада, в самых что ни на есть сегодняшних целях материалами, извлеченными из седой повествовательной древности, и методами старше самого алфавита, он, с тех пор как Шерри потеряла свою девственность, на две трети написал задуманную серию из трех повестей - длинных рассказов, которые будут обретать свой смысл друг в друге, следуя определенным обсуждавшимся им с Шерри схемам, и, если повести удались (тут он улыбнулся мне), смогут к тому же вполне серьезно, даже страстно, поведать об определенных вещах.
- "Две, уже мною законченные, повествуют о легендарных, мифических героях - настоящем и фальшивом, - подытожил он, - Сейчас я как раз посреди третьей. Не могу еще сказать, хороши они или плохи, но уверен: они такие, как надо. Ты, Шахразада, знаешь, что я имею в виду".