Говорили мне, да как всегда не верил, очевидная реальность еще не факт, а действительность множественна, в этом легко заблудиться, тем более усомниться и эти новые знакомые из затерянных холмов, во многом правы. Хотя я имею подозрение, что холмы есть и нигде не потеряны, а вот эти без роду-племени вполне вероятно, что заблудились окончательно, но подобные люди всегда имеют при себе верное мнение, потому как лишены сомнения. Правда, каковой она не должна быть, когда говоришь только от своего лица совсем не то, что видят посторонние люди, другие глаза, их язык утверждает обратное, я понимаю что ударяюсь в белые тона. Будущее, залито слепящим светом, словно солнце поселилось здесь, испепелив тени, ночь, сумерки, двойственность трех начал, четырех стихий, оно правит и безраздельно властвует. Существует все в движимом механизме жизни и этого не разглядеть. Тени прошлого в этом светлом царстве, худая болезнь и неисправимое проклятье, вот о чем предупреждали заплутавшие в холмах. Механические добродетели, кукольные тельца из плоти. Преисполненность светлым началом, отсутствие кровяных наполнителей. Работники без устали, устрашающей гармонии взращенной до абсолюта и достраиваемой. Без цели, без принесенных жертв, но в чуде небесном. Глаза озарены добром помысла и забывчивостью. Мое любопытство на нуле. Я ослеп и недоверчив, ни одной ямы, чтобы упасть, стрижены газоны, метены дороги, нет луж и радуги после дождя, детишки не озоруют, они уже взрослые лишены капризов и мечты, им нет надобности, они все знают.
Солнце правит, заливая все на свете белым, осязаемым величием дня в котором исчезло таинство рождения любых диковинных существ. Отправная точка обозначена, скрупулезно просчитана до универсума. Все исходит из стерильности, белый свет от которого начинают стучать зубы, тут не заблудишься, но и не выбраться. Остается войти в незримое течение, ожидая нащупать берега, без глупых надежд и с минимумом уверенности, чтобы протолкнуться, необходимо потолкаться, используя локти. Доходчиво сквернословить, выдвигать нелепые требования в дикой ультимативной форме, приблизить свои поступки к конечному абсурду, ведь это неизбежно, как повторение звука с весом "Я". Этого всегда мало! Надо требовать большее! Мы подохнем и выродимся в этой срединной золотой точке! Не молчите, там что-то есть! Подумайте и одумайтесь, ведь за мерой есть очень уж огромное и это наше, по праву, по закону, потому что оно ничье. Возможности не в счет, если на это способен каждый. Далее жест в ту сторону, где вслух принято не говорить, но знать надо. Смолк, устыдился. Высказал с опережением и на полу слове замолчал, в этом был страх и преждевременность. Осталось идти в ногу с обеленным, высветленным сознанием, все же волочась в хвосте колонны. В былые времена знавали мы пятых и отстающих, теперь же поспешай не теряй из виду, иного пути нет. Солнце правит до затмения, однажды случившегося, более непревзойденного в виду практического отсутствия, воссоздать или замыслить революционно невозможно, не с чего. Мы все шагаем вперед, как всегда без времени. Из белого начала в более светлое будущее, в нем же исчезаем и появляемся в дни багряных праздников. Сколько еще? Белый ответ ослепляющим, пугающим не знаю.
Ровная поверхность, правитель солнце. Страх как перед входом в сверхлабиринт, среди стен которого истлеет бессмертие души. Идешь неприкосновенной священной, однорогой хромой коровой, скисшее молоко, вечная жвачка в стеклянной слюне, хрустальный звон в ушах. Боязнь, что стадо остановится и разбредется кто куда, среди тучных белых нив. Уйдет в забытье, навсегда пресытившись светом, свихнется, так и не заполучив положенного бешенства, звонких позывов пастушьего рожка, злых насекомых и яда. Молочный пар, источающий вечное сияние, ты ничего не отдашь в этой игре, но обязательно достигнешь середины, так и не перевалив через грань. Ничего не скажешь, был пустынником бродягой, да заигрался, шагнул в благодать или нечто новое манящее и вроде бы по силам одолеть, да труд больно велик потому как после уже не ты, чужак в окольном раю. Вовлечен, ворчишь. Ориентиры, что примечал светом дня всех дней, залиты, где же дверь искомая, из будущего в рай и обратно в неизвестность познания дорог.
Я не испытывал тягот пути. Спал без грез, видя все-то же белое. Усталость не путала шага, и этот доминант цвета действовал гипнотично. Казалось, что болезнь натянутых нервов уходит по каплям катящихся слез. Я высохну и наполнюсь невесомым белым свечением. Не воспарю, но стану легок как перо. Безволен рассудок мой, смолк ягненок, зовущий зверя. Кротость человечка с буковками гласными в глотке, для пользы восклицания в преддверии событий. Солнце правит в непоколебимой верхней точке и жизнь ровна, и матка плодит исправно. Череда без заминок поющих голосков сплетенных в гармоничный напев без перепадов. Благодарность за все то, что благодарит, не переставая самое себя, да не различить солнца, когда оно везде и за горизонтом. Тянется далее к новоявленному прошлому, сплошь в величавых тенях и громовых раскатах истории. Погоди немного и там будет пятно, а после совсем белым бело, от того что наступило царство солнца. Недолгий карантин, дезинфекция с жертвами на заклание, всякие сплошь добровольцы избранные им нет счета. Стерильность, срамота, ни души, ни тела, всеобщее равенство в выбеленном и по белому мире, ни мужиков, ни баб, ни деток сопливых, другая новая житуха, строительство с чистого листа. Зной и дюны поглотили осла с седоком, начался прилив сил, исчезло смутное видение, а может мираж в обеленном сознании.
Пилигрим верен своим дорогам, исчезнут они, уйдет и он, закончится путь бесконечности, после уже не зачем поглядывать на звезды, ворошить угли костра, события не ждут люди попутчики и подавно. Строй идущих нарушился, многие становились на колени и замирали, скрестив руки на груди, остальные же шли, вперед не оборачиваясь. В скором времени, единственным кто оставался на ногах был я. Близкое солнце потускнело, очертания его стали исчезать, существа за спиной обращались в хлопья подхваченные легким порывом ветра, откуда-то извне донеслись голоса.
Картина таяла серым мартовским снегом, в ней образовывались прорехи, уж больно походившие на кровоточащие язвы, из которых в замест алого сока сочилась жизнь. Лезло, перло, распирало, проявлялось знамением, возвращение или бегство, но тут это казалось изгнанием. Эдаким ласковым толчком в спину, судорожным востребованным сокращением матки, исторгающей, взращенное инородное присутствие чужака. Хлопья бесшумно кружат вальсом, кругом и во мне белым бело. Пустота, в зрачках тишина, словно ты волной перекатываешь через звуковой барьер смерти. Твое лицо, вернее мордочка бесполого тигренка альбиноса с драконьей пастью, действительно своей нелепой чудовищностью смешит бога, вгоняет матку в череду пульсирующих конвульсий. Она в бессилии, на исходе жизненных сил избавляется от гадкого бремени. Уйди! Иззыди! Ты не мой венец, плод, дитя, порождение! Белое, выбеленное, яркое потускневшее сияние уже блеклое, близкое к значению ничто. Хлопья испаряются над ровной гладью живой не воды. Плотный густой туман, поедаемый шипением струящегося пара, в нем исчезают единицы псевдо человеческих существ, это гибель и посев. Семя прорастает, вверх отторгая корни. Стоит первозданная тишина.