Темп музыки нарастал, делаясь громче. Слова нелюдима исчезали в этой дикой какофонии некогда приятных мелодий. Пир превращался в безобразную попойку, в которой не разобрать лиц. Маскарад ужасных фантомов влезших в разлагавшуюся плоть трупов, надоедливая мошкара, смрад и сырость. Кровоточит лоза, отяжелевшая от спелости черных сгустков крови, ты поедаешь, ее плоды пачкаешь руки, теряешь рассудок, обращая взгляд в окружающее зло из мрака и пепла. Змеи предостерегают шипением, там закипает свальная оргия. Шествует по лесу увалень с горящим лицом, рядом семенит его, то ли свита или голодная свора, не речь слышна, а резкая брань площадей, ночь скверна на поверку вышла. Шагают истуканы, желчные трупы всяк сброд из болот, от которых несет гнилью и могилами. Полны они чумы и веселья все так же голодны и не прочь набить брюхо пустое, рыщут волчьими глазами по кустам и кочкам воют, стонут, смехом скрипучим округу наполняют, ужас сеют и пьяны не в меру, глаза их водянистые запавшие, пылают не любовью, а местью. Среди этого лиха из чащи значусь и я, пьян и в неведении, где какая сторона.
Мы так и остались пьяны. Ближе к утру поняли, что пора расходиться. Нелюдим разлил остатки вина, объявил тишину, отменил шелест листвы, разогнал пинками разгулявшуюся свиту, прежний свой облик обрел. Молчали, засучив рукава, в ступоре наблюдая смерть последних костров. Если хочешь, оставайся - после сказал он. Выберешь луну и озеро. Любовь вспомнишь, и счастье найдешь, разве не сказка. Он помедлил с другими словами. Лучше иди дальше, вот тебе мой совет дельный. Ступай, пока не рассвело, иди тропою на север, там выйдешь на дорогу широкую, а дальше как знать. Нелюдим поднял руку в знак прощания и исчез в стремительно надвигающемся тумане.
Откуда б ни вышел и куда б ни пришел, там, всегда сыщутся хмурые мужички на привале, да баба стряпуха с лицом подпорченным оспой. Чтобы ты не сказал и как бы ни заговорил, даже издалека, они на стороже, все знают, напрочь лишены доброжелательности, меж тем угостят снедью как собаку дворовую. Дети малые не ухоженные с взглядом живодеров, размазывая сопли под носом могут швырнуть камнем в тебя не получив нагоняя от родителя. Чем промышлял в чаще глухой человек прохожий? - спросил старший этой компании. Свирепого вида и уставился налитыми кровью глазами на меня. Заблудился я мил человек. Кажись дорога тут одна, а кругом места глухие, дремучие, да и тропы все зверем лесным топтаные. Как же так вышло, что заплутал? - страшные глаза, не мигая, уставились на меня. Выпил я лишку, а далее как повелось. Повстречал ли кого в чащобе лесной? - недослушав, спросил он. Все зверь дикий, а люда живого не видал. Это хорошо - он оскалился, показав полон рот желтых клыков. Камень просвистел у моего уха, другой угодил в затылок, все померкло в глазах. Я тихо опустился на землю, слыша далекие радостные детские вопли.
Голова раскалывалась на части. Я приоткрыл глаза, руки затекли и онемели от впившихся тугих веревок. Хмурые мужички все так же сидели у костра, молча прокручивая на вертеле куски мяса. Неужто людоеды, мелькнула ужасная догадка. Оклемался чужестранец, чего притих? Мы люди мирные, не чета разбойному племени - они дружно рассмеялись. А чего же связали, коль люди мирные? - спросил я. Так знамо почему, чтоб не убег ты ветром быстрым, тогда нам печаль кручина. Главарь подозвал женщину и что-то нашептал ей на ухо, та безобразно оскалилась своим беззубым ртом, часто закивав в ответ, а после, прихрамывая, быстро исчезла с детворой в кустистых зарослях. Мы вот тут подумали, посовещались и решили оставить тебя при себе, только вот на обед или ужин еще не определились. Мужики принялись за еду, клыки впивались в сочащееся кровью мясо неизвестного бедолаги, ставшего волею судьбы обедом этих ужасных людоедов. Картина подобного мерзкого пиршества напрочь лишила меня слов. Я не мог отделаться от мысли, что в скором недалеком будущем вот так же стану их обедом или того хуже ужином.
Старший людоед снова повернулся ко мне, отерев окровавленные губы, он заговорил. Ну чего расскажешь путник? Да особо и нечего. Эк ты человек прохожий странноват. Я вот думал, примешься просить о пощаде, взывать к милосердию. Может, проклянешь разок другой, нам это особо приятно. Не томи с ответом, говори. Проклятия - он словно сжевал это слово и продолжил. Знаешь ли, очень они милы сердцу моему черному. Слушая их, как-то веселей на душе становится и к жизни нашей не легкой интерес появляется. Да и мир этот окружающий в моем тусклом свирепом взоре щедротами своими начинает переливаться. Петь хочется. Понимаешь? Лучше не ешь, отпусти по добру по здорову. Ну, вот и похоронил ты весь разговор, эк все же странен. Я конечно с радостью, есть такая возможность, и отпустил бы на все стороны, но как ты сам понимаешь мы людоеды и подобный поступок просто не возможен, он противоречив и не логичен. Людоед лукаво посмотрел на меня свысока - Да я вижу, испуган ты бродяга. Напрасно, ты об этом не думай много. Дело то решенное и скажу честно скорое. Тебе смерть нам еда, не самая худая участь человеку. Главное то что? Легка ли она будет или ужасна, а в остальном будь спокоен. Он усмехнулся, после склонился надо мной, в нос ударил мерзкий запах его дыхания - Нет, кишками чую, что мясо твое прескверное окажется, горькое, жилистое и с вином одна мука будет, не трапеза чинная, а так перекус вяленой постной рыбиной. Вот раньше-то было как. Изловишь купчишку на дороге, одна радость и удовольствие. Мясцо сладенькое, нежное, мясом пахнет молоком парным. Баба шкварок натопит, жирок по рукам течет, дымком пахнет, эх, одна приятность. Людоед облизнулся. Поди, одного человека на неделю хватало, а как ярмарка какая в городе, месяцами живи не тужи. Баба то моя стряпуха знатная и солонины, и копченостей с колбасами разными наделает - людоед замолчал, достал трубку набил, поплотней табачком, задымил. Да было времечко, как люди жили. В церковь исправно ходили по дням воскресным. Священник то у нас был, будь здоров мужчина, а как молитвы читал. Бывало, заслушаешься, что и слеза навернется крупная, славно так нараспев, зычно читал - остальные одобрительно закивали. Хороший был человек. Съели мы его, в окурат ко дню постному, не утерпели. После и приключилась беда с нами, а в чем вина то наша? Грех вы большой на душу взяли, служителя божьего убили, да и так не праведным образом жили. Людоед подскочил как ужаленный - Кто это сказал - прокричал он.
Молчи дурачина убогий. Знамо что сейчас скажешь (что, мол, господь наказал так людям) но я тебя спрошу об одном, тебе ли он это сказал, или всякому прочему? Нет! Раньше во времена древние, считалось не зазорным скушать одного другого и вот на тебе, табу. Я людоед и предки мои все были подобными и закон наш первый гласит. Людей кушать надо! Может вы, и отличаетесь от нас, хотя я сомневаюсь в подобном суждении. Вы убиваете поболее нашего брата, и бывает так, забавы ради, а я спрошу, чего еде пропадать зазря и воздух чистый портить? Людоед поднялся во весь рост - Может зверем обозвать меня надумал? Не боись, я такой вздор часто слышу. Я и есть зверь, посильней и шустрей всякого льва или дракона, потому как тяга моя до еды и размножения вполне царского размаха, а остальным придется туго, я зверь матерый и сильно не уступчивый и ни чем не побрезгую в моей охоте. Людоед злобно зарычал, состроив страшную гримасу на лице.
Пробовал ли ты бродяга ангела филе? Людоед усмехнулся - Им не утолить голод, но всегда хочется, посредством этого мы постигаем мир и поглядываем на небеса, не страшась ослепнуть. Мой век есть и будет долог и если понадобится, я испробую все окружающее меня, вот тогда-то мы сможем поговорить и о грехе, и о добродетели. Что притих? Может там, в стране небесной, что вы раем называете, и нам людоедам сыщется место. Я много слышал разговоров и обещаний, про лучший мир. Он замолчал. Видишь ли, очень сложно представить бесконечное пространство и свою роль, место в нем. Близко прочувствовать свою причастность к этому. Осязать свой угол в данной бескрайности. Надо быть действительным сумасшедшим, противоречить порядку этой реальности и станется так, что будешь убит, съеден. Слабая особь. Насколько же должна быть велика та вера в крохотном существе из плоти и крови, когда даже безумие мелочно и воет в четырех стенах не смея вырваться на волю, и знает об этом. Я не сумею принять это. При всех попытках вновь и вновь я буду рыдать горькими слезами у врат рая, поедая добытое филе ангела. После некто одаренный и избранный, намекнет так невзначай (знай, рай мал, там приготовлены ложи для считанных единиц) и я охотно поверю ему на слово. Потому что большей величины, нежели малое и не представить умом, а прибегнуть к самообману значит отринуть данное. Видел я злых, знавал и добрых, безумцы. Людоед замолчал. Уж не заблудилась ли баба с детишками в лесу? Чего расселись, живо ступайте, ищите. Хмурые мужики нехотя поднялись и не спеша один за другим исчезли в зарослях орешника. Мы остались вдвоем.