Один из них разбился - попало осколком. Светоносная влага текла по полу, подмачивая мешки, впитываясь в щели между досками. Из разорванного мешка просыпалась земля - черная, сырая, жирная, как творог.
Рейна Южного Берега опустилась коленями на эту землю, а потом свернулась, борясь с тошнотой и желанием закопаться до самых глаз, подтянула колени к груди и следила за тем, как вытекает светящаяся струйка воды из разбитого шара. Потом ее сморил тяжелый сон - или наконец подступило бессознательное состояние. Амарела провалилась в темную, душную, вибрирующую от неслышимых звуков, страшную пустоту.
***
Тенистые аллеи Королевского парка полны гуляющих - рабочий день (у кого он был рабочим) уже закончился.
Марморита, улица-лестница, выстроенная в стиле «сумеречного деко», с витражными павильонами, с подвесными мостиками, верандами, фонтанами и обзорными площадками, вела из Королевского парка на вершину Коронады прямо через двойной пояс древних стен, над узкими пешеходными улицами старого города, над Белорытским каналом, над старым турнирным полем - и опять через Королевский парк. Она была больше двух миль длиной. Ее украшали вымпелы, флаги и гирлянды живых цветов. Рамиро прошагал сперва мимо одного, потом мимо другого военного оркестра, занявших обзорные площадки; «Лазурные волны» и «Поднебесье» смешивались, к ним прибавлялась музыка из громкоговорителей с улиц, создавая воодушевляюще-праздничную какофонию.
Широкая терраса, куда по подвесному мосту привела Марморита, была частью дворцового комплекса, построенного после войны. Стеклянная крыша террасы постепенно сделалась потолком холла, а ряды тонких колонн, витражные ширмы с зеркальными вставками и перегородки из живых растений оказались интерьером. Не встретив на своем пути ни ворот, ни дверей, Рамиро вошел в лавенжье гнездо.
В глубине светлого холла за чередой колонн бродили гости - там была картинная галерея, открытая для экскурсий часть крепости. А перед колоннами за конторкой сидел молодой дворцовый чиновник с выбеленными падающими на плечи волосами. Одет он был по дролерийской моде, и на конторке перед ним стоял поплавок, упрятанный в планшетик вишневого дерева. Голубые отсветы превращали широкоскулое лицо с бледными веснушками в русалочье.
Рамиро назвался, парень пощелкал клавишами. Брови его поползли вверх, он снова поглядел на Рамиро с новым интересом.
- Добро пожаловать, господин Илен! Его Величество будет счастлив видеть вас на празднике, - а в глазах так и читалось: «Что за тип, почему не знаю?»
Видимо, господин глава Управления цензуры и информационной безопасности определил приятеля в какие-то особо почетные ряды.
Большинство гостей прибыли в автомобилях, поэтому в замок попадали не с пешеходной Мармориты, а с традиционного парадного входа. По галерее, рассматривая картины, прогуливались редкие пары, а чуть дальше, у столика с напитками, толпилась и гомонила группа разной степени знакомцев. Пепельно-серый, с поредевшими патлами, ссутуленный, но по-прежнему шумный Весель Варген - академик, старый преподаватель Рамирова курса. Его седые однокашники, тоже через одного академики - а кто не академик, тот профессор - такие же выцветшие и такие же шумные. Однокашники Рамиро - кто старше, кто младше, а Рив Каленг так вообще однокурсник...
- Раро, черт пропащий, привет! Вылез-таки из норы! Сто лет твою морду не видел.
- Привет, Рив. Здравствуйте, мастер Весель. День добрый, прекрасные господа, с праздником.
- Полюбуйтесь, кто к нам явился! Кто нас, я бы сказал, почтил присутствием! - Весель Варген, даром что согнут возрастом, дотянулся и уцепил Рамиро за лацкан. - Сам придворный художник, господин Илен! Бросивший доверенный ему курс посреди учебного года! Сменивший тяжкий труд преподавателя на лавры и золото королевских заказов!
- Студенты не ко мне учиться пришли, мастер Весель, а к Риву,- Рамиро по старой памяти принялся оправдываться, хоть знал, что это бесполезно. - Он у них композицию ведет, а я всего лишь живопись.
- Всего лишь живопись! - еще пуще возмутился старый мастер. - Вы слышите? Всего лишь!
- Мастер Весель, - Рив криво усмехнулся, - вы Илена уже третий раз ругаете; на весенней выставке ругали и на юбилее Академии ругали. Он осознал и раскаивается. Раро, скажи мастеру, что раскаиваешься.
- Где он осознал? Где? Вы посмотрите на его рожу, где на ней раскаяние? - академик аж подскакивал от негодования, держась за рамиров лацкан. - На паскудной этой роже написано утомление минувшей ночью! Интерес хлопнуть перцовой арварановки на ней написан, а не раскаяние! А руку чего перевязал? Бурные дебаты в баре?