Он уже спокойнее уловил где-то рядом невесомое движение и осторожный вздох. И весь превратился в ожидание, интуитивно чувствуя, что сейчас должно что-то произойти. И не ошибся.
— Ты ничего не видишь? — сочувственно спросили из тумана.
— Ничего, — машинально признался Иван и прикусил язык.
Голова у него пошла кругом. Он был готов ко многому: к гортанному оклику и тихому смеху, которые ему уже приходилось слышать, к гомону возбуждённой толпы, даже к неожиданному нападению, но только не к тому, что с ним заговорят на родном языке! Голос женский, звонкий и чуть лукавый. Спокойствие! Теперь самое главное спокойствие и терпение. Думать, оценивать и сопоставлять — все это потом.
— Совсем? — теперь голос звучал недоверчиво.
— Совсем, — ответил Лобов и быстро спросил: — Ты с «Метеора»?
— Что?
Лобова явно не поняли, и это уже немножко прояснило обстановку. К тому же, оправившись от удивления, Иван заметил и характерный акцент. Только не молчать! Начавшийся контакт может внезапно оборваться, как это уже не раз бывало. Говорить, говорить, спрашивать, только не молчать!
— Ты меня видела раньше?
В тумане засмеялись.
— Ви-и-дела!
— А почему ты все время смеёшься?
— Смеяться хорошо. Плакать плохо. Злиться плохо. Делать больно плохо, — деловито ответили из тумана и опять засмеялись. — И потом мне весело. Я тебя вижу, а ты меня нет!
От этой деловитости тона Лобов повеселел. Но сразу же одёрнул себя. Не радуйся раньше времени, не пугай удачу! Она капризна, и никакие знания, никакое техническое могущество не могут изменить её прихотливую поступь.
— Почему ты прячешься?
— Я? Нет!
— А когда нет тумана?
Ответом было молчание. Лобов встревожился и осторожно шагнул вперёд.
— Ты где?
В ответ тихонько засмеялись.
— Ты, наверное, боишься меня? — доверительно спросил Лобов.
— Да, — признался туман, — ты можешь убить.
— Нет-нет, — заверил Иван, — я не хочу убивать. Убивать плохо.
— Совсем плохо! — поддержали его. — Хуже всего!
Лобов задал вопрос, который уже давно просился на язык, но спрашивать было так страшно, что он невольно все оттягивал и оттягивал время.
— Кто тебя научил моему языку?
В ответ лукаво засмеялись. «Экая легкомысленная особа!» — подосадовал Лобов и грустно улыбнулся.
— Ты забыла? — спросил он вслух.
— Нет! — горячо возразили ему. — Такое нельзя забывать! Плохо забывать! Она ушла домой. Вверх. Она скоро придёт и будет учить дальше. А пока учит он.
Лобов видел, как потихоньку редеет розовое молоко тумана. Теперь он торопился и шёл к главному напрямик, без дипломатических петель.
— Кто он?
— Он. Кто все знает.
«Пусть так».
— Где он?
Редеющий туман молчал. Лобов осторожно шагнул вперёд.
— Где он? И где ты? Почему ты молчишь?
В ответ засмеялись уже откуда-то сзади. Лобов круто повернулся. В это время туман сгустился в последний раз и разом оборвался. Иван увидел Дину Зейт, с улыбкой смотрящую на него из-за унихода.
— Дина! — изумился и обрадовался Иван.
Улыбка стала довольной и лукавой. Радость медленно улетучивалась, уступая место беспокойству.
— Дина, — уже неуверенно проговорил Лобов, делая шаг вперёд.
— Не подходите, я плохо одета, — строго предупредила она.
Лобов огляделся вокруг в поисках той, с которой он только что разговаривал, и увидел, как от озера по направлению к униходу торопливо и неуклюже шагает человек, припадая на одну ногу и опираясь на палку. Человек остановился, вытер с лица пот и вдруг, воздев свободную руку вверх, закричал:
— Иван!
В этом коротком возгласе смешались и радость, и боль, и тоска ожидания. Лобов узнал голос и, позабыв обо всем остальном, бросился к Вано Балавадзе. Палка выпала из рук командира «Метеора», он покачнулся и упал бы на траву, если бы Лобов не поддержал его за руки.
— Ничего, сейчас я, сейчас, — бормотал Балавадзе, приткнувшись к плечу Лобова, — разучился ходить, понимаешь. И дышать больно, да я привык. Нашёл? Я так и думал — или ты, или Антикайнен. Много ли осталось старых командиров? Вот и Вано теперь нет, кончился.
— Мы ещё полетаем, — тихонько сказал Лобов на ухо товарищу то, что обычно говорят в таких случаях.
— Полетаю за пассажира. Потерял корабль, растерял экипаж. Говорил ты мне — не верил. Думал, это другие, у меня не так. Твои-то хоть все целы?
— Все.
— Вот это хорошо. Да и попроще тебе было на Юкке, чем нам, — с горечью добавил Балавадзе и поднял голову, — правда, тёзка?
Он заметил, как изменился в лице Лобов, и попытался улыбнуться.
— Что, красив?
Лобов проглотил слюну. Лицо Балавадзе было покрыто рубцами и шрамами.
— Ничего, — с трудом сказал он наконец, — ничего, Вано. Не в этом счастье.
— Наверное, не в этом, — рассеянно согласился Балавадзе и провёл рукой по своему телу, — знаешь, я ведь весь такой красивый.
Лобов побледнел, догадка оглушила его.
— Так они — и тебя тоже?
— И меня, — грустно согласился Балавадзе.
— Как же, — горло Ивана перехватил спазм, — как же ты вынес все это?
Балавадзе провёл по лицу вздрагивающей ладонью.
— Пришлось потерпеть, — глухо проговорил он, — нелегко было. Скажу честно, если бы не Дина — не выдержал. Правду говорят, стойкий народ женщины.
Лобов невольно покосился в сторону унихода, недоуменно хмуря брови, но спросить ни о чем не успел.
— Ты туда не смотри, — угрюмо сказал Балавадзе, — это не Дина, её ученица.
— А Дина?
Тёмные, близко посаженные глаза Балавадзе, лишь они и остались на лице неизменными, сощурились:
— И ты не догадался? Рядом с ней лежали.
— И что же? — уже догадываясь о случившемся, невольно спросил Лобов.
Балавадзе отвёл взгляд.
— Зачем спрашиваешь, Иван? Она была красивой. Ведь это хорошо быть красивой. Хорошо не только для себя, для других. Она гордилась этим.
Лобов молчал.
— Она была красивой женщиной, — повторил Балавадзе глухо, — а женщины — они и сильнее и слабее нас. Дина вынесла все, что выпало на её долю, вытащила из могилы меня. И покончила с собой в тот самый день, когда услышала грохот посадки «Торнадо». Я, Вано Балавадзе, не сужу её за это.
До унихода оставалось всего несколько шагов, когда Балавадзе со сдержанным стоном схватился за грудь.
— Посидим, — выдавил он, опускаясь на траву под одиноким редким кустом.
— Давай я тебя донесу!
— Не глупи! Только того и не хватало, чтобы Вано Балавадзе, как женщину, носили на руках.