— Они не выйдут, — сказал Ярран наконец. — Мы напрасно теряем время.
— Вам известно, кто там остался? — Государыня повернула к нему обморочно-бледное лицо.
— Я могу лишь строить предположения.
— Сделайте милость, — Алиса равнодушно пожала плечами и отвернулась. Откинулась плечами к стволу, прижала ладони к холодной коре. «Если дерево не отвечает теплом на тепло твоей ладони, оно ненавидит тебя». Пускай.
— Государыня, — магистр Стреляный возник за спиной, как привидение.
— Что вам, Борк?
— Вы замерзли. — Он набросил ей на плечи тяжелый меховой плащ. С галантностью, достойной лучшего применения, укутал плечи. — Вам следует…
Снег брызгами взлетел из-под ее каблуков. Алиса обернулась.
— Это вам следует перестать носиться со мной и сделать что- нибудь!
Борк стряхнул с ее плеча ясеневое семечко.
— Что, по-вашему, я должен сделать? Открыть огонь на поражение?
— А вы как считаете?
— Я бы погасил прожектора, отпустил людей и отправился спать.
Темные, с золотой искрой в глубине глаза государыни взглянули ему в лицо.
— Вы говорите так, словно там, — Алиса кивнула в сторону развалин с нескрываемым презрением, — словно там у вас не враги, а теща с блинами.
— У меня нет врагов в Круге.
— Тогда пойдите и скажите им, чтобы вышли. Охота посмотреть в честные глаза людей, открывших Врата.
Магистр Стреляный осекся на полуслове.
Снег. Глубокий, почти по колено, рыхлый, как вата. Под снегом — кирпичное крошево, путаница древесных корней и бурьяна, ледяные комья, на которые невозможно поставить ногу. Дергается и рвется перед глазами красная пелена.
Четыре часа утра. Восходящий в зените дороги нестерпимо яркий Сириус. Лица людей темны, вместо глаз — провалы.
Алиса. Роханский Всадник. Ярран. Кто из них первый поднимет оружие? И поднимут ли вообще?
Ломкие сухие стебли болиголова, колючие шары татарника. Ясеневые крылатки ложатся под щеку веснушчатой россыпью.
Голос Дага. Бешеный рваный крик.
— Не стрелять! Не стре-ля-ать!!
Почему они все так всполошились?!
Она подняла голову и, словно в замедленной киносъемке, увидела выходящего из пролома в стене человека. Он шатался, упираясь в выбоины кирпичной кладки руками. У него было удивительно знакомое лицо.
— Государыня, — проговорил за спиной Канцлер. — Взгляните.
— Пусть уберут прожектора! Я ничего не вижу!
Человек упал ничком. Поднялся, и на снегу осталось темное пятно. Он зачерпнул горстью этого снега, с силой провел по лицу. Было очень тихо.
— Алиса… — сказал он в этой тишине.
Она отвернулась, пряча лицо.
— Не стреляй! — Канцлер повис на плечах у Яррана, пытаясь повалить его в снег. Алиса вдруг поняла, что кричат с двух сторон, и второй голос принадлежит Дагу…
— Отвернитесь, государыня. Вам не нужно смотреть. Пойдемте, я провожу вас до кареты.
Первым, кого она увидела, придя в себя, был, разумеется, Феличе. Он стоял перед распахнутой дверцей кареты, держа у лба Алисы набитый снегом платок.
— Вам лучше?
Алиса смотрела, как, волоча за ремень «сэберт», к ней бредет Даг.
Он остановился, вытер рукавом грязное лицо.
— Благодарю вас, — сказала она тихо.
— За что?
— За то, что все окончилось.
— Я убил человека, — сказал Даг глухо. — Это можно считать ошибкой, случайностью, но…
— Врата нужно было закрыть. Не казните себя.
Он не понял. Оглянулся туда, в овраг, после опять взглянул на Алису.
— Это Хальк.
Алиса оттянула куртку у горла. Брызнули крючки. Даг машинально нагнулся — подбирать. Голова закружилась, и он ткнулся лицом в ноги государыне.
— Я знаю теперь вам цену. Всем и каждому.
Магистры стояли полукругом, свесив буйные головы, как нашкодившие первоклашки перед грозным завучем. Потом Роханский Всадник вскинул желтые глаза:
— И дорого за нас дадут?
Алиса промолчала, уткнувшись подбородком в сведенные руки. Можно было рассказать им всем, чего стоила их великая мужская дружба и верность присяге, можно было рассказать очень многое… Канцлер попинал сапогом снег.
— Дрянь ты, — в общем молчании сказал он, сказал лениво, без злобы, просто уточняя факт. — Со всеми бабскими вывертами и великой любовью.
У Алисы задрожали губы. Никто и не подумал вмешаться, заставить его замолчать — ни Ярран, ни Борк, — вообще никто, — и это было отчаянно больно, больней даже, чем смерти, вызванные то ли нелепой случайностью, то ли трусостью этих людей.