— Вечно все оправдывают Стэси, говоря, что она уникальна, — заметила Мишель, — но иногда я сомневаюсь, есть ли в ней хоть что-то особенное. — Она прошла на кухню. — Ты как думаешь, Джонатон? Она ведь, кажется, близка с тобой, как ни с кем из нас.
— Не понимаю, о чем ты.
— Она доверяет тебе то, о чем не сказала бы мужу или ближайшей подруге.
— Мисс Флаунс — это ерунда.
Мишель открыла бутылку с пивом и вручила мне. Себе из холодильника пива не взяла.
— Мисс Флаунс ерунда? Да ты вещал так, будто на ней свет клином сошелся.
— Я думал, тебя это позабавит.
— Как Саймон, вероятно, позабавился, услышав, что для него Анастасия — потенциальная обуза.
— С чего вдруг он тебе это сказал?
— Спросил, согласна ли я. — Она перекладывала ложки и вилки в ящике для приборов, словно это могло что-то изменить. — Тогда у меня не было ответа.
— Тогда?
— Может, пару часов назад.
— А сейчас есть.
— Я еще не знаю точно, чему верить.
— Может, я могу что-то объяснить? — Покончив с пивом, я выбросил бутылку в…
— В корзину для перерабатываемых отходов, пожалуйста.
— Ну да. — Я переложил пустую бутылку в мусорную корзину, специально окрашенную в голубой — напоминание о ясных днях впереди, заслуженных простейшей домашней рутиной. — Мне кажется, ты хочешь что-то сказать.
— Куда ты дел ложечку для дыни?
— Что?
— Ты один раз ею пользовался, пару лет назад. С тех пор я ее не видела.
— Возможно, она у меня дома.
— Я хочу, чтобы ты ее вернул.
— Она стоит семьдесят девять центов, вряд ли больше. — Я запустил руку в карман брюк.
— Мне не нужны твои деньги.
— Может, скажешь мне, в чем дело?
Она захлопнула ящик для приборов.
— Я слишком устала. Пожалуйста, выключи свет, когда соберешься спать.
— Сейчас всего… — Я взглянул на кварцевые часы у нее над головой. — Восемь тридцать.
— Вот и радуйся. Больше времени на книгу, да?
— Ты сама хотела, чтобы я вернулся к романам.
— Не сомневаюсь, у тебя выйдет бестселлер, дорогой.
— Почему ты так говоришь?
— Раз ты внимателен к Анастасии, я уверена, она поделится с тобой всем, чего достигла.
Она поцеловала меня в щеку и не сказала больше ни слова.
Затем почистила зубы и легла спать. Я начал разбирать учиненный бедлам. У стремянки я обнаружил свои рукописные заметки, так и лежавшие в обычной папке для рецептов, одной из трех (с пометкой Д.О.С.Л.), что я заметил у ее ног, — неизвестно, успела она их проверить или нет. Но и это ничего не объясняло: она могла иметь в виду что угодно, ее слова полнились загадочным смыслом — который вкладывала она сама или на пустом месте выдумывал я. Она рассердилась. Хотя бы в этом можно не сомневаться. Но если после разговора с Саймоном ее подозрений хватило, чтобы привести квартиру в такое плачевное состояние, возможно, одно это и объясняло ее ярость. Однако если она нашла мои записи, она узнала кое-что еще: в зависимости от того, что Саймон рассказал ей о новом романе жены, Мишель могла сообразить, что Анастасия и я, по сути дела, пишем одну и ту же книгу. Мишель сомневалась, есть ли в Стэси нечто особенное. Правда, история, которую я успел записать, рассказывала о Стэси до кражи «лирической легкости юности» Хемингуэя (каковая явилась, как Хемингуэй и предупреждал, «такой же непрочной и обманчивой, как сама юность»). Однако достигают ли тайные любовники такой близости, чтобы искусство их исказилось до нечаянной неотличимости? Я мог бы размышлять о своем интеллектуальном родстве со Стэси бесконечно, не приди мне в голову другая, несколько менее философская мысль: а что, если Мишель обнаружила ту уцелевшую страницу оригинала хемингуэевского романа, вверенную мне Анастасией? Я вложил страницу в книгу на полке Мишель: поскольку она никогда не читала того, что в своей нечувствительности ко времени нуждалось в переплете, я решил, что надежным местом будет «Исчерпывающий указатель библейских слов и выражений» Стронга, унаследованный ею от бабки вместе с собраниями сочинений Августина, Ансельма, Шекспира, Скотта и Киплинга, а также разрозненными ранними изданиями Оскара Уайльда и ему подобных; все они хранились в массивном дубовом книжном шкафу, где она рассчитывала однажды выставить наши семейные фотографии. Как и Стэси, я попытался действовать по науке, вложив последнюю страницу рукописи в конкорданс под заглавием «Падший», где, естественно, была ссылка на строку из 2 Книги Царств, 1:27 — «Как пали сильные, погибло оружие бранное!» — откуда Хемингуэй стибрил название своего первого потерянного романа.