— Из Коннектикута, — отозвалась Мишель; тоже хотела вернуться к теме. — Ты же не думаешь, что Саймон когда-нибудь на ней женится.
— Это невыгодно с профессиональной точки зрения, — согласился я. — Ты же знаешь, что им движет. — Потом спросил: — А вот что движет ею?
— В том-то и дело: она уже несколько недель не вспоминала об аспирантуре.
— И?..
— Раньше она только об этом и талдычила. Аспирантура, библиотека и Тони.
— А теперь?
— Я же говорю — только про Саймона.
— Но что она в нем нашла?
— Он красавец. У него водятся деньги.
— Стэси не нужны деньги. Она одевается в поношенные тряпки и читает книги.
— Может, стабильность?
— Говори за себя. Стэси могла бы стать наследницей сети спортивных магазинов, если б захотела.
— Если б отложила свои учебники на пару лет. Я ее не понимаю, она не…
— Чего у Саймона не отнять, — сказал я, уже видя свет в конце тоннеля, как прежде, когда писал романы, — так это успеха.
— Я о том и говорю, милый.
— Нет, не о том. Я имею в виду не повседневный успех и не тот, к примеру, что у кинозвезд. Еще в детском саду Саймон уже обладал этим успехом — харизмой — без особых на то причин. — Я улыбнулся. — Этим он и подкупает.
— Думаешь, Стэси…
— Понятия не имею. Но я и не об этом, Мишель. Я о том, чтó она в нем нашла.
— Ты считаешь, она не добьется успеха самостоятельно? Это сексизм, не находишь?
— Это же она хочет быть с ним. Я тут ни при чем.
— Я при чем. Зря я ее потащила на твою презентацию. Стэси бывает чертовски настойчива.
— Она так хотела встретиться со мной?
— Нет. С Саймоном. Сказала, это для исследования. Она хотела встретиться с Саймоном Шмальцем. Ты же слышал, как она донимала беднягу насчет его французских корней. Стэси что угодно скажет, лишь бы привлечь внимание.
— Но почему Франция? — удивился я. — И как она узнала?
Мишель пожала плечами:
— Она знает массу бесполезных вещей.
— Не таких уж бесполезных. Получила же мужика.
— Она считает, что хочет выйти за него. Джонатон. Просила меня помочь.
— Стать карманным советчиком?
— Приспособить ее к его вкусам. Чтобы он принял ее всерьез.
Договорившись заранее, Анастасия приехала к Мишель в среду в десять утра. Мишель жила в Пасифик-Хайтс на девятом этаже здания, возведенного сразу после землетрясения 1906 года. Всем своим гостям Мишель сообщала, что это лучшие сооружения, потому что катастрофа вселила в людей страх божий, и они, пускай недолго, из кожи вон лезли, чтобы дома их стали прочны. При этом она жаловалась, что полы из твердой древесины слишком холодны без коврового покрытия, а старинные лифты с открытыми кабинами скелетообразной конструкции живостью своей соответствуют уровню прогресса начала века и так и норовят оттяпать чьи-нибудь случайно высунутые пальцы. В этом вся Мишель — не замечать красоты. Вестибюль был храмом декоративного язычества, населен божествами и монстрами, что при каждом визите вселяли трепет в старокатолическую веру Анастасии. А на сводах коридоров на этажах были изображены знаки зодиака — небеса у каждого порога.
— Как думаешь, это богохульство — тайно вожделеть Юпитера? — спросила Анастасия у Мишель, когда они встретились на пороге квартиры. Мишель жевала пшеничный тост с виноградным желе. Как обычно, она не поняла, о чем Стэси говорит.
— Нет, — сказала Мишель. — Хочешь тост?
— Я вообще-то не надеюсь на бессмертие. Я его и не хочу. У тебя есть арахисовое масло?
— Та же банка, что в прошлый раз. — Мишель держала ее для Анастасии, чьи привычки знала лучше, чем сама Стэси. — Два кусочка?
— Пожалуй, ты права насчет Юпитера. Может, мне лучше желе? То есть арахисовое масло — это правильный продукт питания?
— Я его вообще не люблю. По-моему, это дело вкуса.
— Но это плохой вкус? А любить желе — хороший? Ты всегда ешь желе — и посмотри на себя!
На Мишель были обтягивающие джинсы и рубашка на пуговицах, завязанная узлом на бледном животе.
— Я это надела только потому, что обещала ради тебя взять выходной. — Она спрятала кулон с маленьким бриллиантом — по ее словам, полученный от меня, — в вырез рубашки.
— Вот и я о чем. Ты даже сейчас так одета. Определенно, я буду желе. — Стэси опустилась на белый диван и уложила на колени вышитые подушки, словно зверьков. Подушки, как почти все вещи в квартире Мишель, украшал растительный орнамент. У Мишель имелись и живые растения — ради кислорода, но настоящим поводом для гордости были эти лиственные имитации, выкованные из металла, вылепленные в керамике или нарисованные по глазури, что пускали побеги со всех вообразимых плоскостей и заполонили все полки. На стене висели семейные фотографии, обрамленные позолоченными лилиями, и репродукции ботанических гравюр почтенного Пьера-Жозефа Редутэ,[9] а в ванной узор в виде плюща вился прямо по стенам. Даже выдвижные ящики Мишель снабдила большими латунными ручками в форме желудей. Все это радовало ее, особенно все вместе, ибо доказано, что тема имела успех в Эдеме. У Анастасии же были свои излюбленные предметы, среди которых первое место занимали те самые подушки. Вышивка, местами потертая до изветшалости, была выполнена детской рукой кого-то из предков Мишель. Она хранила их лишь в память о семье и доставала только потому, что Анастасия, не имея их под рукой, начинала расхаживать по комнате.