— Если тебе…
— Тссс… — Она коснулась его губ кончиком пальца. — Я чрезвычайно талантливый автор…
— …выдающегося произведения.
— Мой роман честен.
— Ты честна.
— Мой роман честен.
— Твой роман честен.
— Вот что главное.
— Это главное.
— Мой роман честен, даже если я — нет. Я не обязана быть честной. Я писатель. Писатель может лгать. Жене был вором. Марлоу был шпионом. Хемингуэй был… был… прелюбодеем. Это не важно. Они принесли миру что-то хорошее. Я новый Хемингуэй. Я делаю хорошее.
— У тебя хорошо получается.
— Я делаю хорошее. Из-за меня кто-то снова интересуется книгами. Я это умею. Одна из лучших вещей, что Джонатону доводилось читать. В лице «Как пали сильные» английский язык встретил достойного противника. Что ты об этом думаешь?
— Ты уже знаешь.
— Нет. Это ты говорил, Саймон. А это не в счет.
— Я не в счет?
— Ты не в счет. В этом-то и проблема. Как я могу тебе верить, если ты мной увлечен?
— Я желаю тебе только добра, Анастасия.
— Ты добр ко мне. Но я не об этом. Я о том, что… Тебя не волнует, что мы не понимаем друг друга? — Такси притормозило. Остановилось у дверей Саймона.
— Я тебя понимаю, Анастасия.
— Нет. — Тикал счетчик.
— Я тебя знаю, Анастасия.
— Нет.
— Готов поспорить.
— Что поставишь на кон?
Саймон расплатился с таксистом.
— Все, что у меня есть.
— Тогда, пожалуй, я тоже поставлю все.
Но на самом деле она уже поставила все.
xviii
Вот как все произошло. Пожалуйста, не верьте газетам. Они узнали намного позже и из источников сомнительной достоверности. Их там не было. Не могло быть. Анастасия была одна.
Саймон оставил ее в постели. Ушел в галерею. Она написала ему записку. «Жди меня», — говорилось в ней.
Работа заняла у нее трое суток. На сей раз ничто не отвлекало. Даже телефон не звонил; «Пасифик Белл» отключил линию за неуплату. Одна, в комнатке общежития. У нее не осталось друзей — по крайней мере, в Лиланде. Можно сосредоточиться. Она пробилась сквозь «Как пали сильные». Она закончила свой роман. Роман, тождественный утерянной рукописи Хемингуэя. Если кто-то найдет рукопись, проблем не оберешься. Даже наивная Анастасия осознавала возможные неприятности.
Той ночью часа в два в кампусе Лиланда случился небольшой пожар. Он вспыхнул в отдаленном лесистом уголке у грота под названием Велланова. Официально причина до сих пор не известна. Подозревали поджог. Но не разберешь, что творится в этих лесах вокруг Лиланда. Посвящения. Вечеринки. Свидания. Люди курят, жгут свечи для настроения. Студенты Лиланда не злонамеренны, только не привыкли отвечать за свои поступки. С ними никогда ничего не случалось, и они не понимают, как общественные интересы или даже законы природы могут помешать их веселью: если студенты Лиланда считаются исключительными учеными, как же им не ожидать, что исключительность в равной мере избавляет их от тяжелого труда, правовой ответственности, причин и следствий?
Той ночью, когда Анастасия принесла рукопись в лес, она безотчетно действовала согласно стандартам Лиланда: она не собиралась поджигать лес, оставлять зарубку на будущее. Просто хотела истребить кусочек истории. Начала с одной страницы, с титульного листа.
Потом стало проще. Она сожгла еще одну, и еще. Развела костер. Первая глава согрела замерзшие ноги. Вторая обожгла руки. После этого огонь в ней уже не нуждался. У него были свои соображения. Он пожирал тетради целиком, и когда она попыталась их вытащить, опалил ее; не испугайся она, огонь, возможно, поглотил бы ее, как посторонний черновик.
Она побежала. Прочь от пламени, от грота, все дальше от кампуса. Мимо пожарных машин, что мчались обуздывать то, что она учинила, мимо пустой «неотложки». Вопреки здравому смыслу. В ночь.
Потом она, видимо, уснула. Проснувшись, обнаружила, что до сих пор сжимает в руке обрывок вечера. Сначала не поняла, что это, но, когда вгляделась, источник оказался таким же неоспоримым, как и то, во что он превратился. Когда в памяти вспыхнули прошедшие двенадцать часов, она, должно быть, удивилась, как и почему уцелела эта страница — ведь она сожгла все остальное. Худшая улика, абсолютно бесполезная, но доказывающая, что она украла, выдала за свою и уничтожила первую утерянную рукопись Эрнеста Хемингуэя, попутно распрощавшись с амбициями и устроив пожар в альма-матер. Она, вероятно, недоумевала, что заставило ее сохранить эту страницу в панике прошлой ночи, но, думаю, нет сомнений, зачем наутро она спрятала ее в своем чемодане: теперь — впервые за все прошедшие годы — она поняла, кто она есть, и не могла с этим расстаться.