— Ты забываешь о том, Жанель, если будешь так любезна и дашь мне закончить, что я люблю Анастасию.
— Ты любишь ее такой, какой себе представляешь, но это не делает маленькую шлюху более…
— Прекрати, Жанель. Это бесполезно.
— Отлично. Люби ее. Очевидно, людям надо кого-то любить.
— Вот именно. Тебе самой не мешало бы попробовать.
— Я уже почти жалею эту тупую потаскушку.
— А я уже почти жалею тебя.
— Ну да, если ты вообще способен что-нибудь чувствовать.
— Да способен, неужели ты не понимаешь? Я люблю свою жену.
— Ее гонорар?
— Не ее гонорар. Это совсем другое.
— Тогда зачем тебе нужна я, Саймон?
— Я не могу справиться с ней один.
— Пять футов два дюйма — такая женщина для тебя чересчур?
— Сейчас нужно сделать кучу денег. Не знаю, напишет ли она когда-нибудь второй роман. Не знаю, насколько она стабильна.
— Поэтому ты просишь меня обобрать эту ненормальную, перед тем как ты выкинешь ее в помойку?
— Я прошу тебя помочь мне обеспечить будущее «Пигмалиона», у которого, как ты, возможно, помнишь, все еще долгов на четыреста тысяч и который, как ты, вероятно, тоже помнишь, по-прежнему является основным источником твоего дохода.
— Ты просишь меня обобрать ее ради моего собственного блага? Как мило.
— Это будет ради всех нас. Я говорил тебе, что случилось с ней в медовый месяц.
— Ты прав. Тебе действительно нужна моя помощь.
— Спасибо, Жанель.
— Начнем с управления продуктом.
— С книги?
— С девчонки. Ты считаешь, что она нестабильна, потому что однажды дал ей валиум для успокоения?
— Не только. Она слишком много пьет.
— Как и Эрнест Хемингуэй. Это американская традиция.
— Я видел, как она курила в ванной. От нее пахло табаком.
— Еще полгода назад она была заядлой курильщицей. Она бросила ради тебя. Вполне естественно, что она…
— И она слишком озабочена. Ей надо слишком много меня.
— Научись имитировать оргазм, Саймон. Женщинам это помогает со времен райского сада.
— Я не об этом.
— Нет, ты об этом.
— А если она захочет детей?
— Не давай ей отвлекаться. У нее есть задача. Ее задача — писать романы. Твоя задача — никогда не давать ей об этом забыть.
— А если она забудет?
— Тогда она, вероятно, захочет детей, и кто знает?
— Ты не хотела детей.
— И до сих пор не хочу.
— Это нормально?
— Я — не твоя проблема.
— Думаешь, Анастасия — это проблема?
— Ты не хочешь знать, что я о ней думаю. Ты уже чертовски ясно дал это понять, Саймон.
— Значит, мы установим ей срок для завершения нового романа.
— Мы навяжем ей срок, определенный издателем.
— Мы обеспечим ей тишину. Изолируем ее. Удалим из ее жизни всех остальных, все средства информации.
— И людей типа Мишель. Она может вбить Анастасии в голову что угодно.
— Мы должны подготовить ее к жизни в обществе.
— То есть ты все еще хочешь хвастаться женой-писательницей?
— Ради галереи.
— Отчасти в этом ее ценность, — признала Жанель. — Мы это сможем, если я буду надзирать.
— Она тебе не нравится.
— Мне большинство людей не нравится. Я похожа на тебя, Саймон. Меня привлекает успех.
Саймон слез со столика, где просидел почти всю ночь. Накинул пиджак. Пересек комнату и посмотрел через щель в задернутых шторах на небо Нью-Йорка в свете нового дня. Сорока этажами ниже люди брели на работу, взвалив на плечи тяжесть новой недели. Солнце достигало их только молвой, что разносилась по отражениям в стеклянной коже небоскребов Парк-авеню.
— Думаешь, она уже проснулась? — теперь уже шепотом спросил Саймон у самого уха Жанель.
— Еще есть время, — сказала она.
— Я лучше проверю, — сказал он.
Она пожала плечами, но он уже возился с задвижками и цепочками на закрытой двери.
— Делай что хочешь, — сказала она. — Можешь меня не слушать.
Он сделал так, и он так не сделал. Он пошел к жене. Сдвинув в сторону табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ», которую повесил, уложив Стэси в постель, и открыл дверь своим ключом. Подошел на цыпочках.
Спит. Две таблетки аспирина на ночном столике, там, где он их и оставил. Стакан воды, полупустой. Она пила. Слышала что-нибудь?