Я отложил телефон. Анастасия передала мне список покупок.
— Ты ей солгал, — сказала она.
— Видимо, по привычке.
— Я не знала, что другие люди… — Она выглянула в окно.
— Ты тоже на них весь день смотришь? Когда я у Мишель, а она на работе, я за многими слежу. — Я допил чай. — Я знаю их расписания, все их прихоти и странности. Я, кажется, мог бы поменяться с любым из них, и никто бы ничего не заметил.
— А ты этого когда-нибудь хотел?
— Иногда. Глядя на них через окно, подсматривая за ними, я знаю все, но ничего не понимаю. Я думал, что так смогу изучить человеческую природу, как Джейн Гудолл[40] — высших приматов.
— И?..
— И после двух таких романов я завязал. То есть я продолжал смотреть, но уже не верил, что вижу больше, чем увидел бы, сидя перед телевизором. Пожалуй, даже меньше. Вот настоящая причина, почему я бросил писать. Смирился с границами, которые нас разделяют, и их последствиями.
— И эти границы существуют, даже когда ты играешь со мной в «колыбель для кошки»?
— Еще не знаю. Наверное, нет.
— Хорошо. Со мной то же самое. И все равно я могу никогда больше не начать писать. — Она подобрала бечевку, лежавшую у моих ног. — Тебе правда нужно купить брюссельскую капусту и мясной рулет?
— Наверное, мне пора.
— Так она никогда не узнает, что ты был здесь со мной.
Снова зазвонил телефон, на этот раз ее.
— Саймон, — прошептала она. Она вложила мне в руку связанную бечевку, для сохранности, и мы расстались, как два приятеля, которых позвали по домам родители.
Мишель любила мясной рулет — он сочетался с ее стилем жизни. В горячем виде он определенно сходил за домашний, и в то же время его вполне можно было есть в холодном виде после позднего дежурства в газете. В отличие от курицы, обладавшей четко выраженной анатомией, или хот-догов, которые продавались как отдельные единицы, мясной рулет делился на порции под стать любому аппетиту. Из-за отсутствия костной структуры для него подходил весь диапазон пищевых контейнеров для хранения с максимальной компактностью, а с корочкой из кетчупа уже не требовалось неряшливости гарнира. Мясной рулет был прост в транспортировке, хранился вечно, не требовал особого внимания и был плотным, но все же не жестким. Другими словами, он, мне кажется, нравился ей, потому что напоминал наши отношения.
В тот вечер она вернулась домой рано; рулет был еще теплым, как она любила, поэтому в те дни, когда я покупал нам свежий, она покидала свой отдел новостей в шесть. Упаковку готовой брюссельской капусты я ей тоже купил, хотя бы как напоминание мне об Анастасии и времени, проведенном с ней.
— Сегодня утром я видела Стэси, — сказала Мишель у меня за спиной, пока я резал рулет. — Я провела с ней день, — преувеличила она. — Думаю, я ей на самом деле нужна.
— Они живут в старой квартире Саймона?
— Наверное. Я раньше там никогда не была.
— Даже в ту ночь, когда дожидалась Саймона у него на диване?
— Я что, тебе уже рассказывала? Совсем забыла. — Она беспомощно улыбнулась. — А ты там бывал?
— Нет.
— Так забавно. Весь дом полностью в его стиле, кроме кабинета. Там Стэси и проводит все свое время, будто квартирантка.
— И у нее другой стиль? — спросил я, передавая ей тарелку с рулетом и капустой.
— Другой? У нее вообще нет стиля. Странные книги и прочий хлам на полу, не проберешься, и одевается, как беженка. — Она отнесла свой рулет в гостиную вместе с бутылкой домашнего пива. — По-моему, с ней что-то не то, Джонатон. Серьезно.
Я прошел за ней со своей едой. Мы всегда ели в гостиной, когда ели вместе; впрочем, там же мы ели, когда ели отдельно. В отличие от столовой, где был стол, в гостиной у нас были только собственные колени, но зато там стоял телевизор, и Мишель предпочитала есть перед ним, даже когда он был выключен, сидя в кресле напротив того, куда обычно сажала меня. Сколько я ее помню, она всегда отказывалась даже думать о перемещении телевизора в столовую или стола в гостиную — ей не хотелось, чтобы кто-нибудь вдруг решил, будто нам с ней не о чем говорить. У ее родителей телевизор стоял в столовой. И она не собиралась повторять эту ошибку.
— Думаешь, Анастасия несчастлива замужем? — спросил я, стараясь, чтобы это звучало с любопытством, а не с надеждой, а главное, стараясь не выдать собственных подозрений, что дела у Анастасии хуже, чем вообще можно предположить. — Мне казалось, она боготворит Саймона.
— Видел бы ты ее сегодня, ты бы понял. Потерянная, как ребенок.