Лара повторяла этот второй состав, как заклинание, а Рамиро смотрел на Ньета.
Я бы не хотел через некоторое время собирать по квартире твои размотанные кишки, — сказали в его голове голосом Дня. И еще: Там немало написано о том, как ведут себя фолари в присутствии Полуночи.
Нет, не может этого быть.
— Я пришла сюда, думала, мальчик знает, они же встречаются. Он мне открывать не хотел. Но ее нет, нет. Рамиро, где она?!
— Ньет, ты сегодня виделся с Десире. Куда она потом пошла? Кто с ней был?
— Она пошла наймарэ искать, — в отчаянии сказал мальчишка. — Ну наймарэ. Рамиро… Господин Илен! Я вернулся, а вас нет. К ним наймарэ приходил, полуночный. Я пробовал ее увести. Но они отмеченные все.
— Чем отмеченные! Да что ты несешь! Какой наймарэ! — снова напустилась на мальчишку Лара. — Совсем зарапортовались с вашими бреднями.
— Лара, подожди. Не кричи. Ньет, ты уверен, что это наймарэ?
Фолари кивнул.
— Что ж ты ее не остановил!
— Это же ее воля была. Желание, — неуверенно пробормотал Ньет.
Его потряхивало.
— А, чтоб вас подняло и прихлопнуло с вашими волшебными загибами! — рявкнул Рамиро. — Домой прибежал! Картинки резать. Человеком стать решил.
— Я не понимаю, — сказал фолари ровным голосом. — Зря ты кричишь. Я сказал ей, она знала. Сама ушла. А я пошел домой, ты же сказал делать работу — я делаю. Плохо, что ты на меня кричишь. Ты не прав.
Глаза его, раскосые щели под встрепанными выгоревшими прядями, потемнели. Он перестал жаться к стене и встал как-то очень прямо.
— Рамиро Илен, что здесь происходит, — Лара проявила настойчивость, — немедленно объясни мне!
Рамиро поморщился. У него в голове не укладывалось, что Ньет, такой понятливый и ласковый, которого он кормил бутербродами и учил рисовать, только что отпустил девчонку к твари, призванной кровавой жертвой. И что от твари ждать — понятно даже идиоту.
— Ты головой своей подумал! — он схватил парнишку за плечо и сильно тряхнул, — паршивец безответственный!
Тот оскалился, как-то нелепо дернул головой; растрепанные вихры стремительно слипались в топорщащиеся острые перья. Рамиро шатнуло от неслышного, но ощутимого звукового толчка, отнесло к стене. Руку ожгло, она мгновенно онемела; рукав куртки и рубашка повисли быстро намокшими клочьями. Он попытался сжать пальцы в кулак — и не смог, мышцы не повиновались, рука болталась безвольной веревкой, с которой капало темным. В ушах звенело.
Он обвел комнату темнеющим взглядом — никого. Только Лара, которую распластало по стенке словно ударом волны.
Набирать телефонный номер левой рукой занятие то еще.
— Господина Дня, пожалуйста, — быстро сказал Рамиро. — Нет, по важному. Это Рамиро Илен. День. Это был наймарэ. Сделайте что-нибудь. Это гребаный наймарэ, и он влетел прямо в химерок. Да, точно. День, девочка пропала. Да, я позвоню. Хорошо. Хорошо. Нет, он, по-моему, сам от меня избавился.
С рукава капало. Из распахнутой входной двери шел сквозняк. Если бы у Рамиро в мастерской были занавески, они бы вздулись сейчас парусами.
11
— Это драконидская отопительная система, — шепотом сказал мальчишка. — Замок потом сверху построили, а первый этаж и подвалы везде старые, им больше тыщи лет уже…
Пространство, в которое они протиснулись, было низким, не более двух локтей в высоту. Приходилось ползти на животе. Темное, сырое, в воздухе висит запах каменной крошки, затхлости и пыли. Никаких перегородок, во все стороны идут ряды прямоугольных опор; он вытянул руку и пощупал: кирпич, неровные, схваченные цементом швы, ноздреватая поверхность немыслимо древней глины…
Давно пора заложить все диким камнем, сказал Лусеро Нурран. Они стояли втроем на крепостной стене, и по бухте Ла Бока шли когги с полосатыми парусами, ветер рвал синие вымпелы на мачтах. Дрожь пробирает, когда думаю об этих переходах, — там, внизу. Эхо в подвалах такое гулкое… украдут еще нашего принца.
Какой я теперь принц, ответил он. Так… название одно.
А Альба рассмеялся, обнял его за плечи и обругал Нуррана трусишкой. Пора ехать в Катандерану, мое прекрасное Высочество, сорвем тебе звезду с неба. Если будет на то твоя воля. Чаячьими голосами пел ветер, и пальцы Альбы подрагивали, как дрожат когти кречета, готового упасть на добычу.
Ехать — так ехать, что же, а подвалы мы оставим мертвецам и привидениям, улыбнулся Лус, который никогда не был трусом, и не был предателем, а просто был сыном своего отца.
И тогда когти кречета сжались. И швырнули его в огонь.
— Сэньо… добрый сэньо… С вами все в порядке?
Он с всхрипом продышался сквозь стиснувший горло спазм, поднял голову и некоторое время позорно утирался рукавом. Сердце колотилось, болела содранная о камень пола щека.
— Да… все. Я в порядке. В порядке, — твердо повторил он, не видя ничего из-за радужных кругов перед глазами. — У тебя должен быть… источник освещения.
— Фонарик.
— Пускай фонарик.
Послышался щелчок, и слабый лучик выхватил все те же бесконечные ряды кирпичных столбов и низкий серый потолок.
Это я мертвец. Это я привидение. Это меня давно надо упрятать в могилу, потому что я почти уже не помню ваших лиц. Я все забыл. Мне восемьсот лет.
— Чего ждешь, поползли, — сказал он злым хриплым шепотом.
— Я… я не знаю… куда.
Мальчишка тяжело дышал рядом, у него, похоже, поднималась температура. Из-под повязки сочился слабый запах крови, мучительно раздражая ноздри.
Боль, страх, отчаяние, тоска…
Каждый полуночный чует человеческое страдание, как оса — потекший от спелости фрукт.
Как… как стервятник чует падаль.
Он передернулся от отвращения к самому себе, потом перевернулся на спину и уставился в темноту.
— Сэньо…
— Тише. Подожди, пожалуйста.
Серый тяжелый камень. Дерево перекрытий. Драконидский бетон. Люди, полный замок людей; живая, теплая плоть…
Мальчишка лежал тихо, стараясь не шевелиться, но в груди у него похрипывало. Ему было жутко и тоскливо — это сбивало.
Он закрыл глаза.
Люди, люди повсюду, ждут чего-то, опасаются; их страх сочится сквозь стены.
Асерли, наверное, блаженствовал бы тут.
Будь ты проклят, Асерли.
Будь проклята Полночь.
Он ждал, чутко всматриваясь в каждую тень, проходящую над ними.
Я погиб под Маргерией, сказал Лусеро Нурран. Мое тело не смогли опознать и погребли в общей могиле. А где был ты?
Я погиб в Большом Крыле во время осады, сказал Итан Авероха. Мы держались до последнего. Крепость взяли предательством. А где был ты?
Я год провел в темнице, в цепях, сказал Сакрэ Альба. А потом жил еще очень долго. И счастливо. Я забыл тебя. Мне все равно, где ты был.
Я умер, сказал отец.
Я умерла, сказала Летта.
Нас не воскресить никакими постановками, никакими спектаклями. Самый лучший режиссер не поможет.
Резь в груди стала непереносимой, нож дергался под ребрами, как живой; он попытался вдохнуть, — не смог, выгнулся, снова захрипел, царапая пальцами пол. Потом вдруг почуял боль сильнее своей, отчаяние горше собственного.
Тк-тк-тк, кто-то мерил шагами пол, метался, как зверь в клетке, не зная, где выход.
Он открыл глаза и некоторое время лежал неподвижно.
— Она тут, близко, — сказал он очумевшему от страха мальчишке. — Рукой подать. Ты ведь очень любишь свою рейну?
— Да.
— Жизнь за нее отдашь?
— Да.
— Это хорошо.
— Добрый сэньо… вы… вы демон?
Слабый лучик света дрожал и метался по серому кустарнику опор.
Как в аду.
Он усмехнулся.
— Если даже я и демон. Не все ли тебе равно?
Они долго ползли, извиваясь между тесно стоящими столбами, как два червя. Преодолеть расстояние, которое пешком можно пройти за пяток минут, оказалось непросто. Хавьер время от времени шипел, делая неловкое движение, пару раз даже всхлипнул.
Он мельком подумал, что надо было идти одному, но потом решил, что рейна может испугаться и не поверить, а раны… раны в молодом возрасте быстро заживают.