— Нам это известно. Мы пытаемся принять меры.
— Все-то Нож видел, все-то знает… — пропела Мораг. — Только его роль во всем этом неясна.
— Ваше Величество, а где ваша человеческая свита? — вдруг спросил Анарен. — Не слишком ли много вокруг дролери?
— В самый раз.
— Ну что же… Наверное, не полуночному судить. Хотя в мое время король обычно правил самостоятельно.
— Я и правлю самостоятельно.
Герейн развернулся, посмотрел на легендарного Принца-Звезду.
— Какой он? Холодный Господин…
Анарен помолчал, бросил быстрый взгляд на Врана. Черный дролери молчал, видимо, не желая больше распинаться перед королем, который все равно сделает по-своему. Мораг устроила тощий зад на подоконнике, скрестила руки на груди и хмыкнула. День сжал губы и сосредоточенно пялился в поплавок, не обращая или делая вид, что не обращает внимания на окружающее.
— Холодного Господина никто никогда не видел. Его приказы приносят альмы, пастухи демонов.
Герейн в который раз за сегодня посмотрел в окно — сгущались и никак не могли сгуститься прозрачные летние сумерки; Коронада сияла, как драгоценность, принаряженные гости гуляли по саду. Макушка лета. День Коронации.
— Я должен точно знать, что там происходит, — сказал он. — Вран, ты обещал послать ската. Хватит прятать голову в песок. Недостаточно данных.
— Это не наша территория.
— Вран, связи нет уже несколько часов.
— Хорошо. Но я ни за что не ручаюсь. Я отправлю Райо.
— Какого дьявола Райо! — возмутилась Мораг. — Это мой скат, каррахна! А если с ним что случится?
— Потому и отправляю, что твой.
— Анарен, — Герейн крепко потер виски, поморщился — в голову как будто пачку гвоздей забили. А еще говорят, что дареная кровь не болеет. — Приглашаю тебя в свои покои. Побеседуем… пару часов, пока скат не дойдет до нашей северной границы. День, твои люди проверяют Флавена?
— Да, Ваше Величество. Дело идет не быстро, он много ездил…
— В свои лаборатории я эту тварь не пущу, — быстро сказал Вран. — Хоть бы она сто раз была твоим родственником. Полуночные и фолари сбивают настройки аппаратуры.
— Пустишь.
— Посмотрим.
— Ваше Величество, не стоит беспокоиться, — Анарен поднялся. — Мы побеседуем, если вам того угодно, а потом у меня будет одна просьба…
По узким переулкам, минуя Северный вокзал, Рамиро спустился на набережную, но улочку пересекла полосатая лента, провешенная от стены к стене. На ленте, под тусклым красным фонариком, висел плакат: "Объезд #8594;". Рамиро подлез под ленту и зашагал дальше.
Набережная, освещенная рыжими фонарями, пустовала. На въезде от площади Северного вокзала за передвижными загородками с красными огоньками стоял фургон с громкоговорителем, и там вещали:
— Проезд закрыт, пользуйтесь объездными путями. Пройти можно по Поталихе и по Светлой улице. Краснокаменная и Левобережная набережные закрыты.
Машины послушно разворачивались и ехали обратно. Пройду как-нибудь, даже если перекопали, подумал Рамиро. По той стороне, где дома, точно можно пройти. Давать крюка по Поталихе ужасно не хотелось.
Впереди, над рекой, над далекими темными холмами, за почти невидимым железнодорожным мостом, рассеченный шпилем университета, тлел бесконечный закат. На том берегу последние блики горели на крусолях Светлорецкого монастыря. По тускнеющей розовой воде ползла баржа.
Цк-цк-цк — за Рамиро трусила собака, шаркая по асфальту когтями. Остроухая, шакальего окраса, со слишком длинным для собаки хвостом. Забавно, подумал Рамиро, у фолари никогда не бывает хвоста баранкой. Ну или он не видел.
Цк-цк-цк… К первой присоединилась вторая, черная. Пасть у нее была раскрыта, болтался длинный язык. С языка капала слюна, отмечая путь темным крапом. По проезжей части вдоль аллеи, вытянув хвосты и разинув пасти, бежали еще три, за ними следовали слитные тени. И там, между деревьями аллеи, вспышками в свете фонарей, мелькали бурые и рыжие собачьи бока.
Сколько их, еклмн…
Рамиро ощутил беспокойство и настоятельное желание прибавить шагу. Вместо этого он остановился и обернулся к собакам:
— Девочки, вам что-то от меня надо?
Серая и черная, не сбавляя шагу, набежали на него и молча вцепились. Затрещала ткань, Рамиро взвыл от острой боли. Отскочил, пнул одну ботинком, другую двинул здоровой рукой по черепу. Они отпали на мгновение, но тут же у локтя лязгнули клыки третьей псины. Из аллеи выбегали собаки, еще и еще.
— Девки, вы что, сдурели?
Боль прошила лодыжку, горячее потекло в носок. Рамиро рванул правую руку, косынка лопнула, кулак врезался псице в нос. Та отлетела, даже не заскулив, Рамиро повернулся и побежал что есть мочи вперед.
Идиот, сказал День в его голове. Я тебе зачем книгу принес?
Там немало написано о том, как ведут себя фолари в присутствии Полуночи.
Ньета тебе недостаточно, придурок.
Черт! Обход по Поталихе!
Рамиро рыскнул к ближайшему переулку. По набережной не убежишь.
Какая-то прыгнула ему на плечи, сшибла с ног, они покатились. Перед глазами мелькнули клыки, черная пасть пахнула кровью и жаром, Рамиро стиснул пальцы на жилистом меховом горле, чувствуя, как ломаются ногти.
Уши вдруг заложило, по глазам ударил белый свет. Тварь вырвалась из рук и наконец завопила почти по-человечьи:
— А-а-ай-ай-а-а-ай!
Вокруг грянул многоголосый вой, кто-то пронесся по голове Рамиро, мимоходом цапнув за плечо. Спину ошпарило потекшей кровью. Он кое-как поднялся, жмурясь.
На него двигалась слепящая стена света. Ревела сирена и что-то низко, на грани слуха, гудело, и от этого гула дрожали кости и мельчало дыхание. Он попятился, зажал руками уши, но вибрировал самый асфальт под ногами.
Из света выступили черные фигуры, ближайшая выметнула руку, на плечи упала железная цепь — на такой собак держат.
— Эй, — крикнул он, — какого…
Рывок петли, чьи-то руки не дали упасть, его развернули, ловко, но небрежно обмотали цепью, перехлестнув запястья, толкнули в спину.
— Какого черта?
Его снова толкнули ростовым, обитым железом щитом. На щите сверкала, отражая свет, белая голубка, герб Катандераны.
Муниципалы.
Щиты окружали цепью, сдвигались. Выла сирена, рычали моторы. Дальше по улице оказалось полно машин, фургоны муниципалов, крытые военные грузовики, зачем-то пожарная машина. Гудел какой-то механизм, выворачивая душу. Здоровенные прожекторы, явно заимствованные в порту, лупили по глазам, не позволяя толком оглядеться.
Из-за парапета набережной поднималось белое зарево — те же мощные прожекторы врубили на барже.
Возле чугунного литого ограждения клубилось месиво тел. Обезумевшие фолари лезли друг на друга, орали, дрались, топтали упавших. Их выдергивали из месива по одному, обматывали цепями и тащили к грузовикам.
Рамиро замахал скованными руками.
— Эй! Эй! Я человек! Какого черта вы тут устроили! — он начал было стряхивать цепи, но запутался.
Его не слушали, теснили щитами к беснующейся толпе, он попробовал поднырнуть под щит, но получил такой пинок, что покатился к парапету кувырком.
Однажды Рамиро уже влетал в облаву, еще во время войны. Как они с Днем из нее выбрались — отдельная история, но ребро ему там сломали и зуб выбили. Видимо, сейчас выбьют второй — для симметрии.
В реке тоже творилось светопреставление. Вода бурлила, несколько тяжелых катеров, качаясь на дико бликующей волне, перегораживали Ветлушу поперек. На барже работал погрузочный кран, несколько железных тросов уходили в пляшущую воду. На палубе суетились люди, кто-то на мостике неслышно кричал в рупор и махал рукой.
Вцепившись в чугунные перила, Рамиро смотрел, как раздается вспененная река и на свет божий, содрогаясь, является ржавая, усаженная шипами туша размером с паровоз. Алые в нещадном белесом свете струи и бурая пена потоками лились с боков там, где железные крюки вонзились в плоть.