И уж разумеется, гораздо здоровей, чем или, просто и: забыть, не поняв. Наилучшее средство – сосредоточить взгляд на блестящих гранях сравнений, метафор, гипербол и литот. Как легко и приятно припоминать к месту и наизусть крылатые восклицания: что? крыса? ставлю золотой, – мертва! чума на ваши домы! полцарства за коня! слова, слова, слова; есть многое на свете…
(В морге у гроба Рида Грачева нас было трое: Андрей Арьев, Яков Гордин и я. Чтобы перенести гроб в автобус-катафалк, нужны четверо. Попросили водителя автобуса помочь. И в тот момент, когда мы подняли гроб, в голове у меня закрутилось – и крутилось всю дорогу до кладбища:
Я все не мог припомнить – как кого, потом вычислил:
Гроб лежал на полу автобуса, а мы сидели на боковых скамейках.)
Главное – не обращайте внимания на зигзаги событий. Читайте трагедию, как басню с отломанной моралью. Приделать не так уж сложно. Как воздушному змею хвост. Будет немного скучно, зато не надо понимать. Раз все понятно:
«Трагедия в том, что ничего другого, кроме раз навсегда отринутой зависимости от потустороннего, нечеловеческого авторитета, он не находит для опоры и действия, для того, чтобы поставить на место “вывихнутые суставы” эпохи. Одну эпоху ему приходится судить по нормам другой, уже ушедшей эпохи, а это, по Шекспиру, немыслимо».
Вот «Гамлет» и готов. Дело мастера боится. Вообще-то открыть (Фортинбрасу, конфиденциально) «причину всех событий» отравленный принц завещал другу, но разве Горацио, с его-то схоластическим виттенбергским образованием, сумел бы так завернуть абзац?
О наука филология! приемную твою мать Каллиопу воспеваю.
Сам же – не более чем семенящий между букв муравей. Знай перебираю своими шестью. В капле остывающей смолы.
Еще раз: у печального столько же общего с трагическим, как у случайной смерти – с предательским убийством.
По-моему. Или это всем известно, а я только сейчас дошел своим умом сенильного дилетанта.
Методом сравнения последних вздохов.
Вот смерть Меркуцио. (Мы болеем за него и расстраиваемся, это все понятно, но.) Ведь дурацкая чистой воды. Банальная смерть слишком храброго.
Ему говорит благоразумный приятель: не стоит зависать на центральной площади. Капулеты шныряют повсюду. (По умолчанию – после вчерашнего; а это ведь мы от нечего делать затеяли десант на ихнюю танцульку; они восприняли это как вызов; они раздражены.) Давай посидим сегодня дома. Посмотрим футбол или бокс. Опять же – по пиву. В жару всегда сильней бушует кровь.
Меркуцио поддразнивает благоразумного безответственной болтовней. Причем болтает очаровательно, как умеет только он. Шутит – в предпоследний раз – практически как сам Шекспир: устройство шутки настолько затейливо, что пересказывать – ищите другого зануду. Как бы карикатура и вместе как бы автошарж, прямо на поверхности кривого зеркала, – а заодно (и явно не по собственному желанию) самому себе надгробное слово. Короче, не вредно и перечитать. Но:
– Атас! – шипит Бенволио. – Клянусь моей головой, сюда идут Капулетти.
– Клянусь моей пяткой, – улыбается Меркуцио (до чего же он хорош!), – мне это совершенно безразлично.
Отчасти жаль, что это не последняя его фраза.
Тут, конечно, на площади возникают Тибальт и другие.
Тибальт у нас, как известно, несимпатичный. Один Шекспир знает почему. А я, например, ничем, кроме как воздействием гипноза, объяснить даже самому себе не умею. Мы видим этого юношу в третий раз, и в предыдущие два он вел себя ничуть не хуже никого из прочих молодых дворян.
(Все-таки это фантастика. Ведь нет никакого Тибальта. Есть 23 неполные строки русского пятистопного ямба, в них 120 слов, плюс-минус два-три союза, два-три предлога. И эта горстка печатных знаков вынуждает меня обращаться с ней – и считаться – как с так называемым живым человеком.
См. у Льва Толстого: «“Откройте, – говорил я таким хвалителям, – где хотите или где придется Шекспира, – и вы увидите, что не найдете никогда подряд десять строчек понятных, естественных, свойственных лицу, которое их говорит, и производящих художественное впечатление” (опыт этот может сделать всякий)».
Насчет художественного впечатления – не спорю, поскольку не знаю, что это. Но драматической техникой Шекспир владел – дай бог, только не обижайтесь, каждому. И вот Тибальт, например, – если произвести над ним предлагаемый Вами опыт, – окажется нисколько не мертвей, чем, допустим, я. И, может быть даже, – чем Вы, глубокоуважаемый Л. Н.)