Справа на реке виднелся широкий голландский шлюп, выкрашенный теплой желтой краской цвета спелой груши. Он стоял на якоре довольно далеко от берега, а на палубе были вооруженные охранники. Он и раньше видел такие меры предосторожности для особо ценных грузов, и этот шлюп не был исключением. Из страха перед грабежами всю реку запрудили корабли, не приближавшиеся к берегу.
На углу той улицы, где жил Чань, стояло полуразрушенное здание, и он залез в него через разбитое окно. Кардинал вытащил один из ножей Фойзона, но добрался до крыши без всяких происшествий. Потом прошел по крышам четыре здания и в тишине перепрыгнул на крышу пятого, приземлившись на корточки. В окнах горели свечи и лампы, но в его комнате никто не подавал признаков жизни. Чань толкнул створку, подождал, а потом проскользнул внутрь. Никого. Пол у окна был запачкан перьями и птичьим пометом.
Немногие вещи вызывали у Чаня сентиментальные чувства, и большинство из них – красное кожаное пальто, трость и книги – он уже потерял. Искренне жалея об утрате, он тем не менее почувствовал и оттенок облегчения: чем больше из прошлого исчезнет, тем меньше он будет чувствовать его холодные объятия.
Он зажег свечу и, соскоблив грязь с оконного переплета, захлопнул окно. Чань быстро снял с себя одежду Фойзона и разложил свою – красные брюки в тонкую черную полоску, черную рубашку, чистый шейный платок и чистые носки. Мужчина на мгновение застыл, голый по пояс, раздумывая: зеркало для бритья было под рукой. Но потом натянул чистую рубашку, решив, что у него нет ни достаточного света, ни времени, чтобы осмотреть рану. Чань снова обулся в ботинки Каншера и запасся парой свежих носков, платком, перчатками и еще одной парой темных очков. Защитные очки каменотеса были большой удачей, но он не мог в них драться: они сужали его поле зрения.
Он опустился на колени перед обшарпанным комодом и выдвинул нижний ящик – там были навалены наручные часы, ножи, иностранные монеты и потертые записные книжки, – вынул его и поставил на пол. Достал опасную бритву с ручкой из черного дерева и положил в карман рубашки. Чань прижался лицом к комоду и запустил руку туда, откуда вынул ящик. Он нажал кнопку, и ему в руку упала деревянная шкатулка, в которой хранились три банкноты, свернутые в плотные трубочки, как сигареты. Чань по одной, будто заряжал барабан револьвера, переложил их в тот же карман, куда уже пристроил бритву, и снова вернулся к шкатулке. Под банкнотами лежал металлический ключ. Чань положил его в карман, убрал шкатулку на место и задвинул обратно ящик.
Ему пришлось снова надеть черный плащ Фойзона. Он действительно оказался теплее, чем представлялось раньше, и, в конце концов, это был трофей.
«Вавилон» находился на границе собственно театрального квартала поблизости от нескольких отелей с сомнительной репутацией, поэтому неудивительно, что он ставил не обычные пьесы, а «исторические» костюмные представления. Их исторический колорит заключался в том, что персонажи были одеты в весьма откровенные костюмы. Единственное представление, которое видел Чань – в это время он выслеживал молодого виконта, наивно посчитавшего, что, получив титул, он может не платить прежние долги, – называлось «Потерпевшие кораблекрушение на Бермудах». В шоу участвовали духи ветра и воды, мускулистые матросы и фигуристые туземки в юбочках из листьев, которые с визгом разбегались еще до того, как вышеупомянутые духи начинали творить недобрые дела. Как и подобает заведению, отдающему столь щедрую дань фантазии, владельцы «Вавилона» не позволяли поклонникам своих звезд толпиться перед служебным входом: он выходил на тихую улочку, где не было возможности сделать деньги. Вместо этого актеры после спектакля покидали театр через проход, ведший в отель «Юстас», располагавшийся в соседнем здании – а там было и шампанское, и номера, и владельцы «Вавилона» получали свою долю и от того, и от другого.
Служебный вход все же привлек внимание по крайней мере одного скрытного и хитрого человека. Кардинал Чань подошел к нему никем не замеченный и открыл замок с помощью прихваченной из дому отмычки, полный решимости перерезать Пфаффу горло, если тот даст ему хоть малейший повод.