— Ты придешь на мои семинары? — прервав поцелуй, спросил он, а потом снова прижался к моим губам.
— Приду, — выдохнула я. — Нас могут увидеть.
— Угу… — только и промычал Лебедев, даже не думая останавливаться. Вместо этого, он сделал несколько шагов, заставив меня отступить, и, в конце концов, вжаться в шкаф с реактивами. Что-то угрожающе звякнуло, но мы на это даже не обратили внимания.
Внезапный стук в дверь спустил нас на землю, и мы отпрянули друг от друга. Дмитрий Николаевич, который все это время (!) держал в одной руке тлеющую сигарету, торопливо затянулся и выкинул ее в окно, а я поспешно одернула край юбки, выдыхая и стараясь успокоиться.
— Дмитрий Николаевич? — раздался голос Исаевой за дверью.
— Иди, — кивнул Лебедев и я, уверенно кивнув в ответ, пошла к выходу. — Подожди!
Я обернулась, вопросительно глядя на химика, а тот стянул со стола потрепанную папку, протянув ее мне.
— Задания, — объяснил он и усмехнулся. Да, точно! Я же за ними пришла.
— Спасибо, — проговорила я, открывая дверь, за которой стояла Аня.
— Чтобы завтра все было решено! — строго добавил он, моментально сменив тон. Как он это делает?! — Чего тебе, Исаева?
— На семинар хочу, — пискнула Аня.
— Зачем тебе на семинар? Ты разве химию сдаешь? — поинтересовался химик.
— Ну, я думаю… — неуверенно начала Аня, а потом бросила на меня очень-очень странный взгляд, будто стесняясь что-то говорить при мне. Исаева? У нее от меня есть секреты?! Откуда у нее вообще секреты?!
— Дмитриева, у вас какие-то вопросы? — тон химика вновь обрел свою привычную отрицательную температуру, а я, с трудом выдерживая напряженность, повисшую в воздухе, все-таки пересилила любопытство, смешанное с ревностью и, отрицательно помотав головой, вышла из лаборантской в класс, а затем в коридор, где замерла, стараясь привести мысли в порядок.
И что это, черт подери, было?!
========== Глава 23. О дне дурака и типичных неметаллах. ==========
Хочешь жить — умей вертеться. А хочешь жить так, как хочешь — умей выкручиваться. Тавтология, но, зато, правда.
Теперь мне с трудом удавалось сохранять «кислую мину» при маме, в те редкие моменты, когда мы виделись. А видеться с родителями с недавнего времени я стала еще реже: маму утвердили на посту главного врача больницы, который раньше занимал отец. Так что я была практически предоставлена сама себе. Контроль, к слову, вовсе не ослаб. Просто он приобрел более дистанционный характер. В конце дня я должна была предоставить полный отчет с доказательствами, что не шлялась где попало, занята была исключительно дополнительными уроками и не коротала время в объятиях взрослых мужчин, кем бы они ни были. Кстати, к моему удивлению, дополнительные занятия по химии моя мама не стала прекращать. Она вообще вела себя очень спокойно. Я бы сказала, она была абсолютно уверена, что вырубила отношения дочери и учителя на корню. Не знаю, о чем она с ним говорила тогда. Дмитрий Николаевич рассказывать мне ничего не хотел, отмахиваясь всякий раз, как я спрашивала о том телефонном разговоре. «Полная ерунда»,— так он мог охарактеризовать мамины слова, которые, похоже, и вселяли ей непоколебимую уверенность.
Но и я, по настоянию родительницы Фани, головы не теряла. Напротив, я, как и всегда, усердно занималась с привычным для меня рвением, словно сорвавшийся с диеты толстячок, добравшийся до заветного холодильника. А Лебедев чаще обычного стал пропадать на сменах, объяснив мне как-то, что их бригаде прибавили рабочих часов. Судя по его виду, казалось, что он перестал спать вообще. Так что отношения с Дмитрием Николаевичем и впрямь можно было бы назвать деловыми, если бы не те редкие моменты, в которые я могла уловить едва заметные знаки внимания. Секунды, в которые успевали уложиться такие дорогие сердцу взгляды, прикосновения рук, легкое, мимолетное нарушение дистанции… От всего этого сердце колотилось, как бешеное, а сторонний наблюдатель, увидев вдруг нас со стороны и предположить бы не смог, что между нами есть хоть что-то, кроме желания задавить друг друга авторитетом на уроках. И при всем этом «благочестии», да простит мне общество мои грешные мысли, я просто с ума сходила, потому что в голове тут же всплывали те дни, в которые мы могли позволить себе больше. От этого я чувствовала себя практически голодной! Жадной, до каждого этого проклятого мимолетного прикосновения! Но решиться на что-то большее в стенах школы было бы равносильно самому экстремальному поступку. А хорошие девочки, коей меня мама считает, так не поступают, ведь правда?
Время беспощадно шло вперед, с каждым днем приближая ненавистную и, одновременно, долгожданную дату моего дня рождения все ближе и ближе. По жестокой иронии голубушки судьбы, так уж получилось, что белый свет своим первым криком я осчастливила именно в тот самый день, который все называют Днем Дурака. Да, мамочка, видимо, решила, что это очень весело, родить дочь именно первого апреля. Хотя, как она меня когда-то успокаивала, ее вины в этом нет совершенно. Скорее уж наоборот.
Тем не менее, мне с самого детства, на протяжении восемнадцати лет приходилось выслушивать массу издевательств по этому поводу. Справедливости ради, хочу заметить, что с годами я стала все менее обидчива к подобным подколам. Серьезно, когда тебя из года в год дразнят главной дурой многочисленные одноклассники, которые по праву заслуживают сей потрясающий чин, становится уже и не так обидно. Ну, родилась я первого апреля, и что? Кто-то родился второго, третьего… Глупые даты для глупых людей, ищущих скрытый в них смысл. Когда на деле же все это просто цифры.
— Господи, какая же я дура! — воскликнула Фаня, демонстративно закатив глаза и усаживаясь на свое место, рядом со мной.
— Возможно, но не стоит из этого делать катастрофу, — откуда-то сбоку послышался озорной голос Наумова, и Фаня презрительно фыркнула на его ехидство. Все это я замечала лишь краем глаза, потому как была с головой погружена во все прелести галогенов. Остальной мир воспринимался как нечто неизбежное, что постоянно шумит и отвлекает.
— Дмитрий Николаевич сегодня сожрет меня с потрохами, если я не решу эти чертовы задачи! — Фаня запустила пальцы в волосы и с досадой сжала их. — А до меня не допирает, хоть ты тресни!
— Подойди к нему на перемене, попроси объяснить, — просто ответила Аня. — Не бойся, он нормальный, если говорить с ним по делу. Со мной вот разобрал последнюю лабу, за которую «пару» влепил сначала.
— Да? — я оторвалась от галогенов и удивленно взглянула на Исаеву. А та только пожала плечами, усаживаясь на свое место.
— Ну да, он же здесь и работает для этого, чтобы объяснять нам материал. Разве нет? — Аня по очереди оглядела всех, кто был вовлечен в наш разговор. Судя по реакции остальных, они тоже были удивлены не меньше моего. К химику лишний раз приближались только те, кто до сих пор не оставил попыток очаровать его. А уж чтобы заговорить! Да еще и на тему химии! Вот уж небылица!
— А я-то думал, что он здесь делает?! — прыснул от смеха Паша, а я невольно улыбнулась, глядя, как Аня наградила одноклассника взглядом, полным осуждения.
— Он, между прочим, наш класс вытянул на такой уровень, который лицею еще и не снился!
— Это метод «кнута» называется, — парировала Фаня.
— Да плевать, как он называется, главное, что пробное ЕГЭ мы написали, как боги! — чуть понизив голос, сообщила Исаева.
— Тебе-то откуда знать, Штирлиц? — прищурился Наумов. — Результатов он еще не объявлял.
— Ну, он… — замялась Аня, поняв, что явно взболтнула лишнего, а потом, залившись краской, нехотя добавила: — Ну, он по секрету мне сказал.
Я смотрела на Аню во все глаза и не могла понять, что это за отвратительная ревность начала тихонечко, по кусочку отгрызать мое самообладание? Еще и Хвостова стала сверлить меня взглядом, словно говоря «а я ведь тебя предупреждала!»
— Одиннадцатый «а», сейчас же сели на свои места, — в кабинет зашла Лидочка, «процокав» к своему столу.
— Но звонка же не было! — раздался с дальней парты голос моего одноклассника.