Не думаю, что кому-то было бы интересно увидеть ее в картине? Мою потерю и мою злость… они отвратительны. Разве нет? Это та часть меня, которую надо не только скрывать, от нее надо избавиться.
— Джилл. — Голос Тристена вернул меня к реальности. Он встал и вышел из-за рояля.
Я повернулась к нему, беспокойно убрала за ухо прядь волос и, к удивлению своему, заметила, что, пока я смотрела на картину, он снова стал серьезным.
— Да?
— Об искусстве хватит, — сказал он, направляясь ко мне. — Посмотрим на ящик.
Глава 14 Джилл
— Я не заходила в кабинет с тех пор, как умер отец, — призналась я, пытаясь вставить в замочную скважину ключ, который достала из маминой шкатулки с украшениями. Но рука дрогнула. Что я почувствую, когда увижу отцовские вещи?
— Почему? — поинтересовался Тристен, стоявший сзади меня в полутемном коридоре. — Почему сюда нельзя заходить?
— Не знаю, — призналась я, думая о том, что мне было бы комфортнее, если бы он чуть отошел. — Просто нельзя. — Пальцы продолжали вертеть ключ. Что я там увижу? Может, я совершаю ошибку? А почему Тристен передумал?
— Джилл. — В его голосе слышалось нетерпение. Он положил ладонь на мою руку, заставив меня вставить ключ в замок, и повернул мое запястье — мягко, но уверенно. Он прижался грудью к моей спине и, слегка навалившись на меня, открыл дверь.
Дверь распахнулась, и первое, что я увидела в кабинете, освещенном лишь лучами луны, был мой отец — он улыбался мне.
Глава 15 Джилл
— Папочка…
Это детское слово, которого я не произносила лет с шести, в пыльном кабинете прозвучало очень громко. Мне, наверное, следовало смутиться из-за того, что я сказала это при Тристене, но я как-то забыла о том, что он стоял рядом, тупо пошла к отцовскому столу и взяла с него фотографию в черной рамке.
На ней мы всей семьей щурились на солнце на фоне Атлантического океана. Отец обнимал меня за плечи.
Я обвела его контур. Папочка…
Его в тот день ужалила медуза, и, выбегая из воды, он стонал и одновременно хохотал, зная, что выглядит глупо: красные трусы липли к ногам, худым и бледным, как у меня. Мы пошли в ближайший магазин, отец купил там уксуса, которым полил рану, рассказывая мне, как кислота нейтрализует токсины. Вспомнив это, я чуть-чуть улыбнулась, но на портрет уже капнула слеза.
Папа… он всегда оставался химиком и учителем, даже в таких трудных обстоятельствах. Тот день был чудесным…
— Джилл, ты я порядке? — спросил Тристен. Он подошел, положил руку мне на плечо и сжал его.
Я сняла очки и вытерла пальцем под глазом;
— Не знаю…
— На снимке вы выглядите счастливыми, — заметил он. Даже сквозь майку я чувствовала тепло его руки.
— Мы были счастливы, — сказала я, пристально глядя на фотографию и борясь с новой волной слез. Я дрожала, стараясь не разрыдаться. Почему отец стал другим? Почему он обманул начальство и меня?
Тристен встал позади меня, взял за плечи обеими руками — он словно опять пытался меня поддержать.
— Джилл, — мягко сказал он. — Я говорил, что тебе станет лучше, и я не солгал. Но на это нужно время. Когда исчезла моя мама, первые два года я вспоминал ее ежедневно. А сейчас я уже стараюсь примириться с мыслью, что начинаю ее забывать. Надо ведь как-то жить дальше, согласна?
Я резко повернулась к нему, на миг забыв о собственном горе:
— Твоя мама исчезла?
— Да, — ответил Тристен, так и не выпуская меня из объятий. — Около трех лет назад.
Исчезла. Это было какое-то волшебное слово. Услышав его, я подумала о красном бархатном занавесе, о мужчинах в черных плащах и женщинах в блестящих костюмах — их закрывали в высоких ящиках, и они исчезали… а потом опять появлялись. И снова надела очки и внимательно посмотрела в лицо Тристена: я ожидала увидеть там какую-то надежду…
— Ты думаешь…
— Она умерла. — Он говорил сухо. — Я уверен, что ее убили, хотя мой отец так не считает и дело официально не закрыто.
— Мне так жаль, — с ужасом прошептала я. — Очень жаль.
Вдруг все стало ясно. Как Тристен оказался на кладбище и как он понял, что я была на грани срыва.
— Ничего страшного, Джил. — Он словно успокаивал меня, в то время как утешать его должна была я. — Ничего страшного.