— Конечно, люди меняются, — согласился доктор Хайд, отходя от горящего огня. — Да, Тристен? — Его улыбка сменилась сердитым взглядом. — И иногда они просто обязаны стать такими, какими были раньше.
— Бегите и позовите на помощь, — приказал Тристен мистеру Мессершмидту, не сводя глаз с отца. — Быстрее.
Учитель впервые не послушался Тристена.
— Не могу, — ответил он.
— Тогда вызовите полицию по телефону, — рявкнул Тристен, внимательно глядя на доктора Хайда. — Вы не понимаете, что тут происходит. Послушайте меня!
Мистер Мессершмидт пошел к двери, как его и просили, и медленно, но уверенно закрыл ее на засов, так что все мы оказались взаперти.
Тристен резко развернулся:
— Что ты делаешь, дебил?
— Прости, Тристен, — сказал он, съежившись. — Я обязан слушаться твоего отца.
Что? Я уставилась на учителя, ничего не понимая.
— Что тут, черт возьми, происходит? — недовольно спросил Тристен, снова поворачиваясь к отцу. — Откуда ты знаешь Мессершмидта? И что тебе надо от матери Джилл? Ведь это касается только тебя и меня!
Доктор Хайд обошел диван и положил руки маме на плечи, и мне захотелось закричать. У мамы так сильно задрожали руки, что жидкость из чашки пролилась ей на штаны. Я посмотрела на расползающееся пятно и поняла вдруг, что колени у нее связаны. У меня сжалось горло, будто и его перетянули скотчем.
— Милая, не проливай, — сказал он, сжимая мамино плечо.
Руки у него были грубые, спина слегка сгорблена — чудовище наконец сбросило маску. Доктор Хайд сильно изменился внешне — как случилось тогда, в лаборатории, и с Тристеном. Но на этот раз трансформация была полной. Вместо импозантного красавца психиатра появилось невообразимое и совершенно ужасное создание с нечеловеческими глазами.
Кое-что от доктора Хайда осталось: борода, костюм, форма лица. Хотя борода была уже не такая аккуратная, костюм на искривленных плечах смотрелся нелепо, а лицо подурнело. Крючковатый нос, перекошенный рот — отвратительное обиталище испорченной души.
Это… это был кто-то — точнее, что-то — другой. На него было страшно смотреть.
— Спокойнее, — снова сказал он, поскольку мамина рука так и продолжала трястись. — Может, тебе через некоторое время пить захочется.
— Что ты делаешь? — зловеще повторил Тристен.
— Я тебя шантажирую, — ответил доктор Хайд. — Либо ты выпьешь раствор, либо мать твоей подружки выпьет то, что налито у нее в чашке. И умрет у всех нас на глазах — медленно и мучительно. А если тебе и этого будет мало, я собственными руками сверну шею твоей малышке.
У мамы по щекам покатились слезы, и я еле сдержалась, чтобы тоже не заплакать.
— Только через мой труп, — сказал Тристен и положил руку мне на плечо, давая знать, что собирается защищать меня.
— Как скажешь, — согласился доктор Хайд.
— Что в чашке? — Я заговорила впервые с тех пор, как вошла в свой дом.
Доктор Хайд отпустил мамино плечо и вышел из-за дивана:
— Обычный отбеливатель. Едкое вещество, распространенное, но опасное, — ты, как химик, должна это знать.
— Нет. — Я покачала головой и посмотрела на Тристена. — Нет…
— Раствора у нас нет, — сообщил Тристен, — Если ты думаешь, что мы делали его для конкурса, то ты ошибся. Это была безобидная демонстрация. Самого главного ингредиента я не добавлял. И не добавлю больше никогда.
— Ты знаешь формулу, и все необходимое есть у тебя в машине, — прорычал доктор Хайд, делая шаг по направлению к нам. Ледяной взгляд, а пахло от него… как от уже начавшего разлагаться трупа.
То же самое стало бы и с Тристеном? И со мной, если бы я продолжала пить раствор?
И где он?
Я с недоумением посмотрела на мистера Мессершмидта. И как… почему… учитель нас предал?
— Всех ингредиентов у меня нет, — стоял на своем Тристен. — Нет соли с примесью!
Это признание, похоже, еще больше разозлило доктора Хайда, но от своих замыслов он не отказался.
— Скажи Мессершмитту, что нужно, он принесет, и ты выпьешь раствор! — рявкнул он. — Сегодня же, как я и планировал!
— Не надо, Тристен! — воскликнула я. Я не могла допустить, чтобы он стал таким же чудовищем. Все равно для меня и мамы это будет лишь временной отсрочкой. Я не верила, что доктор Хайд позволит нам уйти живыми. Тристену незачем было снова продавать душу. — Не делай раствор.